– Я не прячусь, ваше превосходительство, – раздался у него за спиной дрожащий голос. – Я же здесь, видите? И стою на этих холодных камнях вот уже четвертый час, а то и больше. Как был здесь, так вот и стою.

Несколько писцов сдавленно захихикали. Марцеллий развернулся и свирепо уставился на горбатого старца, который стоял возле маленького переплетного пресса.

– Избавь меня от этого лепета, – сказал Марцеллий, – и неси пресс к столу.

Увидев, что старик не может сам поднять пресс, Септимус слез со стула и подошел помочь ему. Вместе они затащили пресс на стол, и от удара даже чернила выплеснулись из чернильниц, а перья попадали на пол.

– Осторожнее! – закричал Марцеллий, когда на последние страницы его труда брызнули темно-синие капли.

Он поднял страницу, которую писец как раз закончил.

– Вот теперь она испорчена! – вздохнул Марцеллий. – Но время против нас. Придется переплетать как есть. Пусть люди думают, что, как бы человек ни стремился к совершенству, он все равно когда-нибудь ошибется. Таков мир. Но несколько клякс не помешают моей цели, Септимус, и теперь время для твоего задания.

Септимус поднял толстую связку пергамента и, в точности как наказал Марцеллий, взял первые восемь страниц, сложил их и передал ближайшему писцу. Писец достал большую иглу с толстой ниткой и, сосредоточенно зажав язык между зубами, прошил страницы по сгибу. Затем Септимус передал страницы переплетчику. И так продолжалось все оставшееся утро. Все семь писцов шили страницы и чертыхались вполголоса, уколовшись иголкой или порвав нитку. Септимус все время бегал от одного писца к другому, потому что Марцеллий Пай настаивал именно на том, чтобы страницы передавал обязательно Септимус. Он верил, что прикосновение седьмого сына седьмого сына может наделить силой бессмертия даже книги.

Теперь они сшивали «Альманах», и, когда дело дошло до страницы с датой похищения Септимуса, мальчик занервничал, хотя всячески старался это скрыть. Он отчаянно хотел передать послание Марсии и попробовать связаться со своим временем. Септимус уже почти смирился с тем, что Марсия не сможет ему помочь. Он постоянно приходил к одному и тому же выводу: если бы она могла вернуть его из этого времени, то наверняка уже бы сделала это и он не пробыл бы здесь пять месяцев… Верно? Но даже если Марсия и не может ничего сделать, Септимус хотел рассказать ей, что случилось.

Вдруг Септимус понял, что на следующей странице будет тот самый день. Трясущимися руками он засунул ее в пачку из восьми других страниц (хоть и не по порядку, но тут уж ничего не поделаешь) и передал ближайшему свободному писцу. Как только писец сшил их, Септимус взял сложенные страницы и просунул в них записку. Потом виновато оглянулся по сторонам: а вдруг все смотрят на него? Но работа по сшиванию книги продолжалась. Переплетчик взял у него страницы и со скучающим выражением лица добавил их в пачку пергамента. Никто ничего не заметил.

Септимус, дрожа, уселся за стол и сразу же опрокинул чернильницу.

Марцеллий нахмурился и щелкнул пальцами.

– Эй, ты, – приказал он одному писцу, – иди и принеси тряпку. Время не терпит!

В тринадцать часов двадцать одну минуту переплетчик закончил сшивать труд «Я, Марцеллий». Он вручил книгу Марцеллию Паю под негромкий свист писцов: она была очень красивая. На мягкой кожаной обложке было тисненое название из золотой фольги, окруженное алхимическими символами, которые Септимус теперь понимал, хотя и сожалел об этом. Переплетчик украсил и страницы золотой фольгой, которую сделал сам Марцеллий, а под конец обернул книгу алой шелковой лентой.

В тринадцать часов двадцать пять минут Марцеллий нагрел над свечой маленький медный горшочек с черным сургучом.

В тринадцать часов тридцать одну минуту Септимус подержал книгу, пока Марцеллий Пай выливал черный сургуч на два конца ленточки, чтобы склеить их.

В тринадцать часов тридцать три минуты Марцеллий Пай прижал свою печатку к сургучу. Теперь книга «Я, Марцеллий» была запечатана, и вся лаборатория вздохнула с облегчением.

– Да завершится великий труд! – провозгласил Марцеллий и с благоговением взял фолиант, почти потеряв дар речи от волнения.

В его мечты о славе ворвался капризный голос переплетчика:

– У меня в животе урчит. Завтрак-то давно как миновал. Я больше не могу ждать. Так что всего доброго, ваше превосходительство.

Переплетчик поклонился и вышел.

Писцы переглянулись. У них в животах тоже поднимался бунт, но они не смели ничего сказать. Они ждали, пока последний алхимик, утонув в мечтах о величии, бережно держал свой великий труд в руках и разглядывал его, точно новорожденного ребенка.

Тем не менее, несмотря на большие надежды Марцеллия Пая, никто больше не взглянул на его книгу. Она была запечатана после Великой алхимической катастрофы, и ее больше никогда не открывали. До тех пор, пока Марсия не сорвала печать в тот самый день, когда у нее похитили ученика.

Писцы ушли обедать, забыв про Септимуса. Марцеллий с озабоченным видом подошел к своему ученику.

– Я займу всего минутку, ученик, – сказал он, усаживаясь рядом с ним на табурет, где обычно сидел личный писец Септимуса. – Эликсир наверняка уже настоялся. Взглянешь?

Марцеллий кивнул в сторону стеклянного ларца, стоявшего на одном из столов у стены лаборатории. В ларце на изящной трехногой подставке из золота лежал маленький пузырек с густой синей жидкостью. Хотя Септимус и устал от утренних занятий, он был не против поработать с Марцеллием над настоящим снадобьем. Мальчик кивнул и встал из-за стола.

Рядом со стеклянным ларцом стоял новый дубовый сундук с позолоченными уголками, обтянутый двумя прочными золотыми лентами. Это был личный сундук Септимуса для трав и снадобий, и мальчик им очень гордился. Марцеллий подарил ему этот сундук еще в начале их работы над эликсиром вечной жизни. Это был единственный предмет, который принадлежал Септимусу в том времени, там хранились аккуратно написанные рецепты смесей, микстур, зелий и лекарств. Но самым ценным среди всего этого был спрятанный на дно клочок бумаги с рецептом лекарства от смертоносной хвори, которая бушевала в Замке Септимуса. Сундук для трав и снадобий был той вещью, которую Септимус особенно не хотел бы оставлять, если выпадет шанс воплотить план побега. И если этот план вообще сработает.

Но хотя сундук и принадлежал Септимусу, ключ хранился не у него. Как и все вещи в Главной лаборатории алхимии и врачевания, сундук открывался только одним ключом, а он висел на шее Марцеллия на толстой золотой цепочке, накрепко пристегнутой к изнанке его туники большой золотой булавкой. Осторожно глядя на Септимуса, Марцеллий отстегнул ключ и достал цепочку. Это был тот же самый толстый золотой диск с выгравированными на нем семью звездами, расположенными за кругом с точкой посредине, что носил старик Марцеллий. Септимус жадно впился глазами в диск, зная, что он открывает Парадные двери времени и может стать его ключом к свободе. Можно, конечно, подкараулить где-нибудь Марцеллия и выхватить у того ключ, но, учитывая разницу в силе, вряд ли эта идея сработает. Марцеллий вставил золотой диск в круглое углубление на крышке сундука, и она тут же открылась, как будто ее подняли какие-то невидимые пальцы.