Суббота

Я пишу это с некоторым волнением, ибо сегодня мы запечатаем мою самую драгоценную книгу: «Я, Марцеллий». Мой юный ученик, который так хорошо поработал, в последний раз проверяет заключительные страницы. Сейчас я вернусь в Главную комнату, ведь все ждет только меня!

После того как я запечатаю свой великий труд, я вновь попрошу юного Септимуса посмотреть на новый эликсир. Надеюсь, он будет готов уже совсем скоро и я наконец-то смогу его выпить. Мама становится все более нетерпеливой, потому что думает, что эликсир для нее. Ха! Неужели я хочу, чтобы мама тоже жила вечно?! Да я лучше умру. Только я не могу… Увы!

Ах, вот и десять пробило. Нельзя мешкать ни минуты, я должен спешить к своей книге.

При виде Марцеллия Пая Септимус быстро дописал свое письмо Марсии и спрятал его в карман. Он собирался положить письмо в книгу «Я, Марцеллий» при первой возможности, пока фолиант не запечатали в благоприятный час – тринадцать часов тридцать три минуты.

Септимус хорошо изучил книгу Марцеллия Пая. Он перечитывал ее много раз за те бесконечно тянувшиеся дни, которые он провел во времени Марцеллия. В книге было три раздела: первый назывался «Алхимия», и был он, по мнению Септимуса, совершенно непонятным, хотя Марцеллий уверял, что в нем даются простые и доступные инструкции по превращению любого предмета в золото и нахождению ключа к вечной жизни.

Вторая часть – «Врачевание» – была совсем другой, и ее Септимус хорошо понял. Там содержались сложные формулы лекарственных снадобий, микстур, пилюлей и настоев. Давались толковые объяснения происхождения многих болезней и удивительно подробные анатомические рисунки человеческого тела, каких Септимус еще никогда не видел. Короче говоря, здесь было все, что нужно тому, кто хочет стать хорошим лекарем, поэтому Септимус читал и перечитывал раздел до тех пор, пока не запомнил почти все наизусть. Теперь он знал все о йоде и хинине, креозоте и ромашке, рвотном корне и блошиных зернах, а также о многих других веществах с очень странным запахом. Он мог делать противоядия и болеутоляющие лекарства, снотворное, питательные отвары, смягчающие средства и эликсиры. Марцеллий заметил его интерес и дал свою собственную тетрадь с записями – редкий и ценный предмет в то время, потому что бумага была очень дорогая.

Третий раздел книги «Я, Марцеллий» назывался «Альманах» и представлял собой ежедневный календарь на следующую тысячу и один год. Вот там-то Септимус и собирался спрятать свою записку – на странице дня, когда он исчез.

Септимус был одет в черно-красный наряд ученика алхимика с золотой оторочкой и золотыми алхимическими символами, вышитыми на рукавах. Подпоясан наряд был толстым кожаным поясом с тяжелой золотой пряжкой. А на ногах вместо потерянных – и горячо любимых – коричневых башмаков были странные туфли с узкими мысами, которые тогда были в моде, хотя Септимус чувствовал себя в них очень глупо. Он даже подрезал мыски, потому что все время спотыкался, но внешний вид туфель от этого не стал лучше, да и пальцы теперь мерзли. Мальчик сидел сгорбившись в зимнем шерстяном плаще. Главную комнату алхимии и врачевания в то утро продувало насквозь, и печка остывала после того, как горела много дней.

Главная комната представляла собой большую круглую пещеру под самым центром Замка. Над землей было видно только Большую трубу, которая выходила от массивной печи и днем и ночью выбрасывала вредные пары иногда весьма забавных цветов. По периметру комнаты стояли толстые столы из слоновой кости, вырезанные округло, чтобы точно подходить под стены пещеры. На столах стояли стеклянные бутылки и склянки, наполненные всевозможными субстанциями и существами, живыми и мертвыми, а то и где-то в промежутке состояний. Все склянки располагались в ряд и были аккуратно подписаны. Хотя пещера находилась под землей и в нее не проникал дневной свет, она была окутана ярким золотым свечением. Повсюду горели большие свечи, и их свет был похож на золотое море.

В стене рядом с выходом из комнаты стояла печка, в которой Марцеллий Пай впервые превратил обычный металл в золото. Марцеллий с таким наслаждением наблюдал, как тусклый черный свинец и серая ртуть медленно превращаются в ярко-красную жидкость, а затем остывают до волшебно-желтого цвета чистого золота, что не проходило и дня без того, чтобы он не сделал себе маленький кусочек золота просто так, развлечения ради. В конце концов у Марцеллия скопилось огромное количество золота, и все, что только можно было сделать из золота, – петли на дверцах шкафа, ручки от ящиков стола и ключи к ним, ножи, треножники, подсвечники, дверные ручки, пробки – все было золотым. Но все эти золотые мелочи не шли ни в какое сравнение с двумя самыми громадными кусками золота, которые когда-либо приходилось видеть Септимусу (лучше бы он их и не видел), – Парадными дверями времени.

В эти двери затолкнули Септимуса сто шестьдесят девять дней назад. Двери находились в стене напротив печи, это были два прочных золотых слитка высотой три метра, покрытые длинными строчками символов. Марцеллий сказал, что это «вычисления времени». По сторонам стояли две статуи в виде рыцарей, размахивающих острыми мечами. Двери были заперты, как вскоре узнал Септимус, и только у Марцеллия был ключ.

В то утро Септимус уселся на привычное место, коим был тяжелый стул с вырезанной на высокой спинке розой, рядом с главным местом у длинного стола посреди лаборатории, повернувшись спиной к ненавистным дверям. Стол был освещен рядом ярко горящих свечей, расставленных по центру. Перед мальчиком лежала аккуратная стопка бумаг – результат его утренней работы, заключительной тщательной проверки астрологических вычислений Марцеллия. Это были последние штрихи его так называемого великого труда.

На другом конце стола сидели семь писцов: у Марцеллия был пунктик насчет числа семь. Обычно писцам было нечего делать, и они почти весь день смотрели в пустоту, ковыряли в носу или напевали странные песенки, не обладая, к сожалению, ни слухом, ни голосом. От песенок Септимусу всегда становилось ужасно одиноко, потому что мелодия была составлена из совершенно несочетаемых нот, и Септимус ничего подобного раньше не слышал. Тем не менее сегодня все семь писцов были загружены работой. Они лихорадочно скрипели перьями, переписывая красивым почерком последние семь страниц великого труда, потому что сроки поджимали. То и дело кто-нибудь из них сдерживал зевок: как и Септимус, писцы упорно трудились с шести утра. А теперь (Марцеллий специально зашел, чтобы напомнить) было уже десять часов, или, как он говорил, минул десятый час.

Марцеллий Пай был довольно симпатичным, немного тщеславным молодым мужчиной с густыми черными кудрями, которые спадали ему на глаза по моде тех дней. На нем были черно-красные одежды алхимика, расшитые золотом гораздо щедрее, чем наряд ученика. В то утро он даже нанес слой золота на кончики пальцев. Марцеллий улыбнулся, оглядывая лабораторию. Его великий труд «Я, Марцеллий», к которому, без сомнения, будут обращаться много столетий и который увековечит его имя, был почти завершен.

– Переплетчик! – Марцеллий нетерпеливо щелкнул пальцами и окинул взглядом комнату в поисках пропавшего ремесленника. – Ах ты, олух и дурень, где ты прячешься, переплетчик?