– Да, только очки – это признак близорукости или дальнозоркости, но никак не большого ума.

– И что ты изучаешь?

– Квантовую механику. Боюсь, если я тебе начну подробно рассказывать, ты все равно ничего не поймешь. О своей работе лучше расскажи.

Но Ирина и слова не успела сказать, как Герман ее перебил:

– Прости, пожалуйста… Вон, видишь, окошко горит на последнем этаже?

– Вижу.

– Там я и живу. А знаешь, почему свет горит?

– Почему?

– У меня собака темноты боится.

– Как это? А разве такое бывает?

– Оказывается, бывает.

– А что за порода?

– Порода редкая. Хочешь посмотреть? – И Герман поставил чемодан на асфальт.

– Посмотреть?.. – растерялась Ирина.

– Как умная женщина, ты должна понять, что под таким предлогом я просто приглашаю тебя в гости.

– Я поняла…

– Мое несколько навязчивое поведение основывается на целом ряде неопровержимых фактов. Например, я знаю, что тебе будет очень сложно отказаться от моего приглашения. Мотивировать?

– Попробуй, профессор…

– Ты только что с поезда, у тебя ни копейки денег. Поправь меня, если что не так. Тебя не было в Москве две недели, за это время все продукты в холодильнике испортились, если они вообще там когда-нибудь были. Разумеется, тебя мог бы ждать дома вкусный ужин, если бы ты жила с родителями или с молодым человеком. Но ведь ты живешь одна?

– Это у меня что, на лице написано?

– В глазах. У тебя взгляд женщины, которая привыкла рассчитывать только на себя и на свои силы.

– И вывод?

– Ты хочешь есть. Я слышал, как у тебя урчало в животе. А у меня в духовке жарится индейка и через… – Герман посмотрел на часы: – Через десять минут она будет готова. Но прежде, – он многозначительно поднял вверх палец, – прежде чем ты начнешь разглагольствовать о собственной честности и непорочности, я хочу тебя предупредить – очень люблю свою жену. Очень.

Он смотрел на нее уже без усмешки, и взгляд его был надежен. Его речь лилась плавно и мягко. Ирина невольно вспомнила шепот низкой аккуратной волны, набегающей на берег. И Руфата… По сравнению с Германом Руфат теперь представлялся ей совсем уж жалкой и ничтожной личностью. Как легко можно ошибиться в человеке.

Все тревоги окончательно покинули ее. И кроме того, она вдруг поняла, что через минуту упадет в голодный обморок. Жареная индейка, покрытая хрустящей корочкой…

Да, Ирина примет предложение Германа и попытается как можно мягче рассказать ему о подруге жены, об этой Зине. И вместе они придумают, как вернуть деньги.

Когда входили в подъезд, Ирина споткнулась о половицу, но Герман не дал ей упасть, крепко взяв под руку.

– Не надо благодарностей, – шутливым тоном произнес он. – Это мой долг. К тому же твой расквашенный нос испортил бы мне весь аппетит.

Это был старый дом, и лифт в нем тоже был старый. Для того чтобы войти, нужно открыть дверцу.

– Только после вас… – согнулся в галантном поклоне Герман.

Нет, он не заигрывал с Ириной. Он просто шутил, у него просто было хорошее настроение.

Они втиснулись в лифт, Герман нажал кнопку последнего, девятого этажа. Кабина надрывно застонала и медленно потянулась вверх.

– Скажи, почему ты улыбался? – тихо спросила Ирина.

– Когда?

– На вокзале. Ты шел и улыбался.

– Не помню… Быть может, о том, что дурость человеческая неисчерпаема? – Он положил руку на ее плечо. – Ты что, сучка, думаешь, я тебя не узнал?

И только сейчас она очнулась. И не сразу смогла понять, где находится.

– Дура ты… – изменившимся голосом прорычал Герман. – Какая же ты дура…

И нажал на «стоп». Лифт дернулся и замер.

В голове Ирины царил туман, действительность накатывала яркими вспышками. Она же сама подошла к нему… А потом они шли куда-то, и он все говорил, говорил… А она ему что-то отвечала. А он заговаривал ее…

– Знаешь, что я сейчас с тобой сделаю? – мужчина дыхнул жаром ей в лицо.

Ну конечно же… Он водил ее за ниточки… Это же сразу можно было понять… Он же приехал на вокзал на метро, а сам живет в двух минутах ходьбы, а у самого индейка в духовке… Нет никакой индейки, и живет он не здесь… И имя себе он выдумал на ходу… Он вел ее за собой с самой платформы, он заманивал ее в этот дом, в этот подъезд, в этот лифт… Но как она могла? Всего-то две минуты… Это какое-то помешательство… Это гипноз…

– И только попробуй пискнуть, сучка!..

Ирина ощутила, как что-то острое ткнулось ей в живот. Она опустила взгляд – нож…

– Тебе один раз сильно повезло, – и вновь в его глазах появилась издевательская усмешечка. – Но второго такого раза не будет.

– Отпусти… – взмолилась Ирина.

– Ну скажи еще что-нибудь, сучка… – оскалился Герман.

– Не убивай… Я никому не скажу…

– Это точно, не скажешь…

И в это мгновение в лифте погас свет. Мгновение между тем миром и этим, когда срабатывает инстинкт самосохранения, а рассудок отключается за ненадобностью. Мгновение, когда тело наливается титанической силой, а каждая клеточка организма борется за жизнь, когда перестают действовать все законы физики…

Ирина перехватила его руку, и тело ее вывернулось гаечной резьбой. Она подсела под него, вгрызлась в него зубами.

Он взвыл, выдернул руку. Стены лифта были слишком узки, он не смог замахнуться, только вспорол лезвием обшивку. Другой рукой судорожно вцепился ей в волосы, оторвал ее голову от своих брюк, приподнял ее за шею, поставил перед собой, прислонил к стене… От боли в паху он обезумел… Он наносил удары один за другим, засаживая нож по самую рукоять. Но она почему-то не кричала… Он устал… Остановился… Сунул руку в брюки… Там все в крови…

– Сучка… – голос дрожал и ломался. – Вот сучка…

Нашарил кнопку первого этажа, вдавил… Он держался за ручку двери, готовый распахнуть ее в тот же момент, как только лифт остановится на первом этаже. И сразу бежать… Он этот район хорошо знает…

Пятый, четвертый, третий… Долго, очень долго… Наконец, первый…

Свет ослепил его. Он выбрался из лифта почти на ощупь, но не успел сделать и шага, как ему заплели ноги… Он вырвался, шагнул, но споткнулся о бордюрчик, рухнул на бетон… Он только и смог, что перевернуться на спину, выдернуть снова нож. Он попытался еще прикрыть голову руками, но длинный твердый стержень уже глубоко входил в его глазницу…

…Ирина кое-как доковыляла до скамейки, бухнулась на нее… Ей казалось, что она вся в крови, вся – с макушки до пяток. Крови все еще теплой, почти горячей. Она не замечала, что до сих пор держит в руке искромсанный ножом чемодан. Она не слышала своих рыданий.