Нет у него никакой маски, и перчаток тоже нету, зря она спросила.

– Здесь дивный храм, – продолжала Тонечка торопливо. – Четырнадцатого века, по-моему.

Она говорила ему те же самые слова, что и Саше, когда они поднимались к храму.

– И священник, по-моему, приятный человек. Я вас познакомлю.

Навстречу им попался дядя Арсен. Он волок деревянный ящик на длинной ручке, из которого в разные стороны торчали инструменты.

– Там все открыто, – проинформировала Тонечка. – Вы заходите и начинайте работать. Мы к отцу Иллариону, скоро вернемся!

Улица пошла в горку, Тонечка стала сопеть. Ходить в горку она не любила.

– Скажите, – вдруг заговорил Федор Петрович, – в вашем окружении в принципе есть неприятные люди?..

Тонечка не поняла:

– В смысле?

– Вы сказали, что священник приятный человек. Вы дружите с сапожником и с… соседкой. Есть кто-то, с кем вы не дружите?

Вопрос был с подвохом, но раздражаться она не стала.

– С вами пока не дружу, уважаемый Федор Петрович. – Тонечка была серьезна. – И вообще, людей, с которыми я не дружу, больше, чем тех, с кем дружу.

– Вы уверены?

– Абсолютно. – Она посмотрела вверх вдоль пустынной улицы, на голубые купола с блестками золотых звезд. – Мой муж утверждает, что в жизни имеет смысл иметь дело только с порядочными людьми. Он говорит, что глупо тратить время на непорядочных!

– Гениальная мысль! – восхитился Федор Петрович. – И какая новая! А что он говорит, как отличить тех от других?

– Пф-ф-ф! – фыркнула Тонечка. – Это очень просто.

– Правда?

Она кивнула.

– В нашем с вами возрасте, – сказала она назидательно, – это становится понятно очень быстро. Почти сразу!

…Тут она вспомнила о своих мечтах, чтобы Саша Шумакова оказалась «хорошей», и устыдилась собственного назидательного тона.

– Нет, правда, – сказала она Федору. – Я стараюсь находиться вокруг приятных людей. И мне это удается.

– Вы… я забыл, как это называется… А! Вы психотерапевт?

– В некотором роде, – согласилась Тонечка. – Я сценаристка. Пишу сценарии.

– Хорошие? – тут же спросил Федор Петрович. – Или вы сладкоголосая птица юности?

– Ну, – сказала Тонечка, все еще не сердясь. – Я вам так скажу. Теннеси Уильямс неплохой драматург.

Тут Федор Петрович спохватился.

– Я просто ничего не понимаю в такого рода деятельности, – он словно извинялся.

– А вы какого рода деятельностью занимаетесь?

– В основном физическим трудом.

– Вы… я забыла, как это называется… А! Вы бурлак?

Он вдруг остановился посреди улицы и захохотал. Громко и с удовольствием, как хохотал, когда обнаружил, что запер их с Сашей в своих владениях.

– Один – ноль, – сказал он. – С вами правда приятно разговаривать, Тоня.

Тонечку вдруг осенило:

– Слушайте! Вполне возможно, что мы зря сюда притащились! Сейчас службы все запрещены, храм закрыт. А где живет отец Илларион, я не знаю.

Они подошли к широкому, как меловая гора, приземистому, как княжьи палаты, широкому, как кольчуга тверича, храму.

Федор потрогал монументальную стену. Рука у него была загорелая, ногти острижены очень коротко, как у врача.

– Вроде бы открыто.

Он толкнул дверь, и она нехотя подалась – все как в тот раз, когда они приходили сюда с Сашей.

Тонечка первая, Федор Петрович следом, они зашли в сумеречный прохладный притвор, где оконца были словно из слюды, и потом дальше, в храм.

Здесь стояла тишина, горели лампады, разноцветный свет лился в высокие стрельчатые окна.

– Вот, – прошептала Тонечка, словно храм имел к ней непосредственное отношение и она имела право гордиться им и любить его. – Видите, какая красота? Я вам говорила!

И позвала негромко:

– Отец Илларион!

По-прежнему в храме звенела тишина, и, кажется, было слышно, как потрескивают перед ликами одинокие свечи.

– Отец Илларион, вы здесь?..

Тонечка оглянулась на Федора Петровича. Тот стоял, закинув голову, и рассматривал фрески и роспись купола.

Она забеспокоилась.

…А что, если?.. Если опять случилась беда? Храм открыт, значит, священник где-то здесь, но почему он не отвечает?!

– Отец Илларион! – почти закричала она.

Голос ее эхом отлетел от стен и потерялся в вышине, под куполом.

– Что вы кричите? – накинулся на нее Федор Петрович. – Нет здесь никого!

– Как это нет!..

И Тонечка почти побежала к иконостасу.

– Кто здесь?

Из алтарных врат показался священник – живой и здоровый, кажется, очень удивленный. Тонечку он не узнал.

– Храм закрыт, почтеннейшие, – заговорил он, спускаясь по ступенькам, – приходите, когда откроется. Молитесь по домам, что нам теперь остается.

– Батюшка, это я, Антонина, – Тонечка подбежала к нему. – Слава богу, с вами все в порядке!

– Вашими молитвами, – обрадовался Илларион. – Здравствуй, матушка. И вам… доброго дня, уважаемый.

– Отец Илларион, я внука Лидии Ивановны нашла. То есть мы вместе с Сашей нашли! Вот он, Федор Батюшков.

Федору Петровичу показалось, что она сейчас дернет его за полу и шепотом прикажет: «Поздоровайся с дядей, бестолочь!»

– Соболезную вашей потере, – прогудел священник, рассматривая пришельца. – Скорблю вместе с вами. Лидия Ивановна у нас бывала нечасто, коротко знакомы мы не были, но человек она хороший.

Федор кивнул.

Ему было неловко. Он не умел разговаривать со священниками, и его удивляло, что Тонечка разговаривает так запросто!

– Про погребение поговорить хотите? Это правильно, тело уж пора земле предать, а душу в руки Господу.

Федор опять ничего не ответил, и священник обратился к Тонечке, словно давая пришельцу время, чтобы собраться с мыслями.

– Как товарка себя чувствует? К доктору так и не обратились?

– Спасибо, все зажило, батюшка.

Священник вздохнул.

– По моему недосмотру, – сокрушенно объяснил он Федору, – только и исключительно по моему недосмотру матушки в храме Божьем подверглись нападению.

– Какому… нападению? – не понял Федор Петрович.

– Мы вам потом расскажем, – пообещала Тонечка.

– А у нас пропажа. В тот раз я и не заметил, а потом гляжу – нету. Все обыскал и, знаете, не нашел! Такое несчастье!