Полчаса назад вас было одиннадцать человек, а теперь вас только пятеро, но это не означает, что миссия, возложенная на группу, станет легче. Ни хрена. Наоборот. Теперь каждому придется поработать за себя и за того парня. От души. От бедра. Короткими очередями.

Бросок влево, перекат вправо, очередь лежа, очередь с колена, перекат влево, опять перекат, опять стрельба, уже на ходу, уже длинными очередями, по мере сближения с противником.

Автомат в руках дернулся в последний раз и заглох, правая рука отсоединяет пустой рожок, швыряет его в сторону и достает из кармана следующий, и тогда слух твой ласкает новая серия выстрелов, которыми ты рассчитываешь хотя бы немного подправить этот несовершенный мир.

Ра-та-та-та-та…

Вскинув голову, Хват проводил взглядом тарахтящий вертолетик, очень напоминающий тот, в котором предстояло полетать ему самому. Воздушный вихрь взъерошил челку, заставив ее то взлетать вверх, то опадать снова, стегая кончиками прядей по стеклам солнцезащитных очков. Вместо того чтобы отбросить непокорные пряди назад, Хват усмехнулся. Он с детства обожал ветреную погоду. Она создавала ощущение бесконечного полета, в который он мечтал превратить всю свою жизнь, когда она, эта жизнь, была полна лишь приятных неожиданностей. Много воды утекло с тех пор, много крови, пота и слез. И все же мальчишеские впечатления были все еще свежи в памяти Хвата, и его сердце не слишком остыло. Адреналин бурно вырабатывался в его крови. Катализатором послужили скорость, ветер и солнце.

Мелодичное пиликанье телефона вывело его из задумчивого транса. Поднеся трубку к уху, он зачем-то дунул в нее, переложил из руки в руку и сказал:

– Алло.

– Можешь меня поздравить, капитан, – раздался бодрый голос Реутова.

– С присвоением очередного звания? – тихо спросил Хват, убедившись, что никто посторонний не подслушивает разговор.

– Эк загнул! Сначала нужно дело сделать, а потом уж генеральские лампасы покупать, заодно со свечами от геморроя.

– С чем же вас тогда поздравить, если не с геморроем?

– Все хамишь, капитан, все подначиваешь. – Трубка издала укоризненный вздох. – А я тут, между прочим, для тебя стараюсь, из кожи лезу.

– Я принят? – оживился Хват, покосившись на миниатюрный домик, в котором размещалось начальство такого же миниатюрного аэродрома.

– Даже задним числом, – похвастался Реутов. – Документы завезут позже, как только состряпают. Будешь у нас Долиным Михаилом Сергеевичем. Запомнил?

– Обижаете, товарищ полковник.

– Ну, тогда действуй. Ни пуха в ухо, ни пера в зад.

Собравшийся отключить телефон, Хват спохватился и задал тот самый вопрос, которого от него с самого начала ждал полковник:

– А с чем я должен был вас поздравить?

– Сегодня, – торжественно произнес Реутов, – я впервые в жизни не искалечил людей, которых мне очень хотелось искалечить. Слегка проучил, не без того. Но без излишеств. – Смущенно кашлянув, он добавил: – Добрею с годами, наверное.

«Или просто стареете», – подумал Хват, хотя делиться своими соображениями вслух не стал. Зачем портить человеку настроение? Если не испытывать гордости за свои поступки, то и коптить небо незачем. Что, не так?

К настоящему моменту накопилось немало тревожных данных о том, что нацисты поощряются, финансируются и используются правящими кругами России в своих интересах. И раньше имелось немало свидетельств о покровительстве националистическим организациям со стороны региональных властей (Краснодарские и Ставропольские края, Псковская область) и особенно правоохранительных структур (Саратов, Воронеж, Нижний Новгород, Волгоград, Самара). Но теперь дошло до того, что юнцы из откровенно фашистской партии «Варяги» получили возможность тренироваться на базе подмосковного ОМОНа, где обучают их именно омоновские тренеры. Как тут не вспомнить, что Царицынский погром, по нашим сведениям, был заказан и организован пропрезидентской организацией «Идущие вместе», хотя первоначально планировалось избиение «антиглобалистов», которые, как предупредила газета «Известия», собирались протестовать против заседания Давосской группы в московском отеле «Мариотт». Поскольку никаких «антиглобалистов» в Москве не оказалось, собранные, взвинченные и вооруженные скинхеды «выпустили пар», напав на кавказцев и афганцев.

Электронное издание «ДАЙДЖЕСТ-вью».

* * *

Странное дело, но приведенный в порядок кабинет президента авиаклуба «Седьмое небо» все равно не стал тем, что прежде. Словно полтергейст по нему прошелся, оставив о себе неизгладимые впечатления.

– Вот уж, действительно, буйный дух, – пробормотал Нишарин, горестно качая головой.

Кости у него остались невредимыми, сцеживаемая в унитаз моча лишь слегка отдавала розовым, видимых повреждений на теле почти не было, но воспоминания о том, как грубо с ним обошелся анонимный представитель неведомо какой спецслужбы, до сих пор заставляли его корчиться от унижения. Ныла печень, скрипели, соприкасаясь, ребра правой половины грудной клетки, горело ухо, ушибленное об стенную панель, но главная боль скопилась в душе, столь доверчиво открытой подлому проходимцу.

«Это надо же, представился Игорем Петровичем Нирашиным, – негодовал президент клуба. – И как я сразу не сообразил, что он надо мной издевается? Нашел бы мерзавца – убил бы, вот прямо на месте убил бы. Собственными руками».

Нишарин выложил на стол оба своих кулачка, каждый из которых едва ли превышал размерами марокканский апельсин. На самом деле он отлично понимал, что никого разыскивать не станет. Дай бог, чтобы о нем самом не вспомнили лишний раз. Отчетливо представив себе, как лже-Нирашин возвращается в кабинет и вновь начинает крушить все, что попадается ему под руку – мебель, челюсти охранников, ребра самого хозяина кабинета, – настоящий Нишарин передернулся. Вот сейчас откроется дверь, а на пороге…

Дверь действительно открылась. Издав невнятный утробный звук, президент авиаклуба «Седьмое небо» почувствовал себя как раз не парящим над мирской суетой, а очутившимся в самом глубоком месте, которое только может нарисовать себе человеческое воображение. В следующую секунду он облегченно вздохнул и провел рукой по глазам, отгоняя наваждение.

Перед ним стоял не Нирашин, а совсем другой мужчина, от которого порядочностью несло за версту, как тем дорогим одеколоном, которым он щедро опрыскался по случаю несусветной жары на улице. На вид ему было что-то между тридцатью и сорока годами, точно не определишь. Широколицый, осанистый, с рассыпчатыми каштановыми волосами, остриженными под купеческую скобку, он уже одним своим цветущим видом вселял надежду на возрождение великой России, в которой состоятельным людям жилось вольготно и свободно, а всякая голытьба даже помыслить не могла, чтобы поднять руку на представителя высшего сословия.

– Антоненко, – веско произнес вошедший и, не тратя времени на приветствия или испрошения разрешения сесть, опустился в кресло напротив Нишарина.