– Не-ет, – протянул Мамонин. – Теперь поздно. Теперь я тебя по частям разбирать стану. Досконально.

– Как в той песне будет, – добавил приободрившийся Сериков. – Фарш невозможно провернуть назад, и мясо из котлет не восстановишь.

– Кулинар? – спросил у него прищурившийся Реутов.

Решив, что это самый подходящий момент для нападения, Мамонин ринулся на противника, как бы увлекаемый собственным выброшенным вперед кулаком. Перехватив руку охранника, Реутов вынудил его совершить нечто вроде неуклюжего пируэта, завершившегося весьма плачевно. В тот самый момент, когда Мамонин попытался освободиться от захвата, реутовский кулак дважды вонзился в его жирную печень, нанеся ей ущерб столь же непоправимый, как многолетние злоупотребления спиртными напитками. Не был оставлен без внимания и многострадальный нос охранника.

– Гад, – всхлипнул он, обнаружив, что стоит он уже не на ногах, а на карачках. Из его ноздрей хлестала кровь, рот был переполнен отвратительным коктейлем из желчи и желудочного сока, и если ему теперь чего-то хотелось, так это вовсе не продолжать схватку.

Неприятный сюрприз поджидал и Серикова, суетливо посылающего в Реутова пулю за пулей. Он ясно видел, как две из них попали в противника – одна в плечо, вторая в голову, – но это было все равно что швырять камешки в атакующего буйвола.

Перепрыгнув через стол, за которым понадеялся укрыться Сериков, Реутов мимоходом вышиб телефонную трубку из рук Нишарина, после чего его кулаки замелькали в воздухе. Кабинет наполнился сочными звуками ударов, как будто кто-то палкой по груде сырой глины колотил. Длилось это недолго, но в результате Сериков проломил спиной дверцы шкафа и съехал вниз, осыпаемый падающими с полок учебниками по летному делу, географическими атласами и моделями самолетов. В последнюю очередь на макушку Серикова обрушился бронзовый бюстик Циолковского, хранившийся в шкафу с незапамятных времен. Гудящая голова охранника свесилась на грудь и замерла. В принципе, Сериков мог бы встать и попытаться взять реванш, но такого желания у него не возникало. Он предпочитал сидеть на полу и притворяться чуть ли не мертвым, лишь бы не получить еще одну взбучку. С него было вполне достаточно.

Нишарин как раз извлек мобильник, чтобы звонить в милицию, когда очередь дошла до него самого. Реутов поймал его за лацканы пиджака и встряхнул так, что поток связных мыслей президента моментально оборвался. В последующие восемьдесят секунд происходило вот что: сбивая хозяина кабинета с ног, Реутов ловил его на лету, опять устанавливал вертикально и награждал новым ударом по корпусу. По истечении экзекуции Нишарин потерял всяческую ориентацию в пространстве и времени. В голове стоял непрекращающийся колокольный звон, внутренности превратились в кровавый фарш, смешанный с требухой и ливером, впечатавшееся в стенку ухо оттопырилось, как у прислушивающейся собаки.

Конечно же, это была только видимость. Ни черта президент авиаклуба «Седьмое небо» не слышал, не видел и не соображал. Поэтому на вопрос: «Ну, теперь доволен, сволочь?» – он лишь кивнул и промычал что-то утвердительное.

Продолжать переговоры со столь бестолковым собеседником не имело смысла. Реутов в последний раз проверил на прочность нишаринский пресс, но ловить его не стал, а позволил ему сесть на пол, после чего занялся поливанием президента теплой водой из кофеварки.

– С этого надо было и начинать, – приговаривал Реутов, – вместо того чтобы тары-бары разводить.

Трое мужчин, копошившихся в основательно разгромленном кабинете авиаклуба «Седьмое небо», имели на сей счет свое собственное, противоположное мнение. Но высказывать его никто не спешил. Убедившись, что все они очухались, Реутов вежливо произнес:

– Я вижу, Петр Игоревич, что вы готовы к возобновлению переговоров. Или я ошибаюсь?

– Да, – просипел Нишарин, после чего, испугавшись, что его заявление будет понято превратно, поспешно уточнил:

– Вы не ошибаетесь. Я готов.

– Тогда пусть ваши охранники возвратятся на свой боевой пост, а мы с вами покалякаем с глазу на глаз. Только блюстителей закона впутывать не надо. – Реутов продемонстрировал присутствующим какую-то таинственную книжечку и сладко улыбнулся. – Мильтоны как появятся, так и исчезнут, а я останусь.

– Не надо! – воскликнул Нишарин. – В смысле, не надо никуда звонить, – пояснил он отряхивающимся охранникам. – Мы тут сами разберемся. Пошли вон!

Сериков и Мамонин исполнили приказ шефа с завидной расторопностью. Утирая лицо и тщетно стараясь вернуть мокрой бороде пристойный вид, тот тяжело взгромоздился на кресло, ощупал ребра и печально спросил:

– Какую же организацию вы представляете?

– Одну силовую структуру, – ответил Реутов, тоже возвращаясь на прежнее место.

– Чувствуется, что силовую. – Нишарин вымученно улыбнулся. – Но какую именно?

– Оно вам надо? Потом придется давать подписку о неразглашении, и на вас будет автоматически заведено дело. С нами лучше сотрудничать неофициально. Но именно сотрудничать, а не лезть в бутылку.

– Так бы сразу и сказали.

– Но тогда я не испытал бы того удовольствия, которое испытываю сейчас, – возразил Реутов. – А в жизни и так мало приятного, согласитесь.

– Да уж. Приятного мало. – Президент осторожно помассировал грудь. – Так какие будут инструкции?

– Просьба, всего лишь нижайшая просьба. Живет на свете один хороший парень, который мечтает устроиться на работу в ваш авиаклуб.

– Считайте, что его мечта сбылась, – буркнул Нишарин. – Что еще?

– Прежде чем перейти к сути, должен ли я напомнить вам, что наша беседа носит сугубо конфиденциальный характер? – вежливо поинтересовался Реутов.

– В этом нет ни малейшей необходимости.

– Как скажете.

Проследив за исчезновением реутовского кулака, неохотно убранного со стола, президент авиаклуба «Седьмое небо» испытал ни с чем не сравнимое облегчение. Даже порядком отбитые внутренности не могли помешать ему мысленно возблагодарить бога за заступничество. Это при всем при том, что до сегодняшнего дня господин Нишарин мнил себя совершеннейшим атеистом и бравировал тем, что не знает ни одной молитвы.

* * *

Вот уже битый час Михаил Хват прохаживался возле несерьезного с виду вертолета, напоминающего очертаниями тонкохвостую стрекозу. На обтекаемую стеклянную кабину, в которой отражалось солнце, было больно смотреть, на солнце сверкало все, что могло сверкать, поэтому глаза Хвата скрывались за непроницаемо-черными очками.

Прикатив в Мячково из Бронниц, он маялся в ожидании звонка от Реутова. «Ямаха» домчала его сюда без остановок. Теперь весь сглаженный и сверкающий, как мокрая галька, мотоцикл призывно поблескивал темно-серой с металлическим отливом краской, напоминая седоку, что он надежней любого игрушечного вертолетика. Передний обтекатель «Ямахи» напоминал нос реактивного истребителя, блок цилиндров сиял не хуже надраенного зеркала, толстая никелированная труба глушителя была залихватски задрана кверху, удобно изогнутое кожаное седло так и манило вскочить на него с лихим мушкетерским кличем: «Один за всех, все за одного!»