Вода в чайнике закипела. Я бросил в чашку пару пакетиков и залил их кипятком. Хорошо, будем считать, что себя я своим, казалось бы, безрассудным, даже самоубийственным поступком обезопасил. А все остальные? Все мои собратья по несчастью? Сотрудники, которые, как Лешка, сталкивались с Моховым по работе. Но в первую очередь коллеги-нелегалы и агенты Конторы. Сидит сейчас такой человек в своей квартире, возможно, в нескольких кварталах отсюда — с женой-англичанкой, двумя дочерьми, собакой, кошкой, попугаем, и никто из домочадцев и не догадывается, что он на самом деле русский шпион. Он уже тоже получил такое же сообщение от Эсквайра или другого своего куратора, сидит и кручинится. Или уже до Москвы добрался, но тоже, пока вопрос решается, сидит и горюет. И таких людей, может быть, десятки. Надежда у них только на Господа (но Он вряд ли с уважением относится к шпионским играм), на тех, кто в Конторе эту проблему пробует решить (это уже реальнее), и просто на счастливый случай.

Я посмотрел на часы. Тонино время практически истекло. И пора пойти что-либо съесть. Никогда я особенно от голода не страдаю, а сейчас все время к этой мысли возвращаюсь. Стресс! Я обычно его по-другому глушу, но в новых условиях организм требует обратить на него внимание хотя бы с помощью пищи.

Попросил бы меня Бородавочник разыскать перебежчика, если бы тот понятия не имел о моем существовании? Нет, не попросил бы. Для таких заданий другие люди нужны. Эсквайр даже в этой ситуации не хотел меня отпускать. Но вот я уже в деле. Да, себя я обезопасил. А на остальных плевать?

10

Тоня спала на боку, в позе зародыша. Не маленький такой зародыш, где-то метр семьдесят — она на невысоком каблуке была с меня ростом. Дышала она прерывисто, что-то тревожное ей снилось. Боюсь, действительность предстанет для нее не в виде царства гармонии и покоя, но ее время и вправду истекло.

— Тоня, — тихонько позвал я.

Она не услышала, даже не шевельнулась. Я сделал несколько шагов, чтобы прикоснуться к ее плечу — не за всякое же место можно тронуть незнакомую женщину.

Тоня проснулась и рывком села в постели. Она спала поверх покрывала, под шерстяным пледом в белую и синюю клетку. Сообразить, где она и с кем, заняло у нее несколько секунд.

— Сколько времени?

— Почти четыре, как договаривались.

— Это чай у вас?

— Да, я позволил себе.

— Можно?

Тоня протянула руку к моей чашке и сделала несколько жадных маленьких глотков. Чай был еще горячим.

Лицо у нее перекосилось.

— Голова раскалывается. Сколько я выпила?

— Немного. Но в вашем состоянии много и не надо.

Тоня вернула мне чашку и откинула плед.

— Мне сказали, что лучше всего еще чуть-чуть выпить.

Она села на краешек кровати, надела сапоги — она по московской погоде была в сапогах — и, уцепившись за меня, встала. Сразу два признака изменения отношений: отпила из моей чашки и вот теперь оперлась об меня. Я спустился вслед за нею в гостиную.

Тоня обнаружила на столике свой недопитый стакан с виски и, морщась, отпила.

— Что? — спросила она.

— Ничего. Вы становитесь на опасный путь. Говорю вам со знанием дела.

— Я помню, что я вам говорила перед тем, как лечь, — сказала она с привычной ироничной улыбкой, вытряхивая из пачки сигарету. — Надеюсь, вы не восприняли это всерьез?

— А как я должен был это воспринять? — Я забрал со столика спички и дал ей прикурить.

— Я вас испытывала, Клеопатр.

Я пожал плечами:

— Хорошо, пусть так.

— Вы не хватаете легкую добычу. Думаете, что в ней-то уж точно стальной крючок.

Хм, в своей привлекательности она не сомневается. Правильно делает.

— У вас какие планы? — спросил я.

— Папа обещал позвонить ближе к вечеру. А вы что собираетесь делать?

— Что-нибудь съесть. Вам тоже не помешает.

— Папа…

Она замялась. Тоня называла Мохова только «папа», не «отец».

— Ну, в общем, мне лучше лишний раз на улицу не выходить. Папа сказал, не стоит.

— Папа говорил вам, что и с Питером не стоит встречаться. — Тоня замерла со стаканом в руке. Потом решила ничему не удивляться, снова отпила с гримасой отвращения. — Но и здесь он тоже прав, — продолжал я. — Пойду что-нибудь куплю. Вы как к китайской еде относитесь?

— Хорошо, к любой азиатской хорошо. Здесь же прямо в соседнем доме китайский ресторанчик.

— Я заметил. Возьму на вынос. Какие-нибудь креветки, жареные овощи, рис?

— Все это, только с уткой. Там очень вкусно готовят утку. И суп с морепродуктами.

— Все это скоро будет.

Свой айфон я оставил в доме, вроде бы по рассеянности. А выйдя на улицу, вызвал Шанкара:

— Слушай, я ушел ненадолго, а телефон специально там оставил. Слушай внимательно, хорошо?

— Без проблем.

— У нее мобильного больше нет, но она по городскому может позвонить.

— Понял.

Обнаружив, что наличных у меня оставалось немного, я вернулся к метро и снял тысячу фунтов в примеченном мною банкомате HSBC. Как все люди, выросшие в бедности — ну, в моем-то детстве я считал, что мы богатые, только потом понял, когда стало с чем сравнивать, — я всегда боялся пустых карманов.

Китайский ресторанчик был небольшим, с длинным прилавком у входа и двумя столиками в глубине. Чем такие заведения хороши — каждое блюдо ты видишь. Я набрал всего понемногу, включая суп, который усатый дедушка за прилавком налил в картонные стаканы с крышкой, как в «Мак-Дональдсе». Все это заняло минут двадцать.

— Шанкар, — позвал я, подходя к дому.

— Я Шанкар. В доме все тихо. Никаких звонков.

Не опасается меня Тоня. И ведет честную игру?

— А наши друзья?

— Отец приехал на работу, на Милл-бэнк. Но в здании пропал, видимо, зашел в защищенное помещение. Или оставил телефон коллеге и уехал. А сын у себя в Сити.

— Спасибо тебе, Шанкар. То, что для тебя рутина, на самом деле очень важно.

— Вы забыли взять телефон, — такими словами встретила меня Тоня, разгружая меня с пакетами.

— Он звонил?

— Нет.

Мы выложили еду на столик перед матами. Бутылки с виски на нем уже не было. Я сел у стены, вытянув ноги в сторону. А Тоня расположилась на мате напротив, сев в похоже привычную для нее позу лотоса. Она раскрыла все пластмассовые плошки, достала палочки и теперь щелкала ими. Но не возбужденно, как голодный человек, а рассеянно. Она думала не о еде, хотя к виду ее и не была безразлична.