Эрит со вздохом откинулся на спинку кровати. За злостью Оливии скрывался испуг. После всех ужасов, выпавших на ее долю, страх, должно быть, стал ее постоянным спутником.

— Я не могу удержаться, — откровенно ответил он. Оливия заворожила его. С каждым мгновением, проведенным вместе, он все больше подпадал под действие ее чар. Он никогда не встречал женщины, подобной ей.

Куда заведет его это наваждение? Что его ждет? Беда или радость? Уже сейчас при мысли о том, что в июле ему придется проститься с Оливией, Эрит чувствовал, как желудок мучительно стягивает в тугой узел.

— Господи, Эрит, а я-то думала, что взяла себе в любовники грозу всей Вены. — Оливия вскочила с кровати, глаза ее яростно сверкали. — Где наш прославленный ловелас? Мужчина, который не сядет завтракать, пока не покроет полдюжины потаскушек?

В ее голосе звучало столь откровенное отвращение, что Эрит не смог удержаться от смеха.

— Надеюсь, ради прелестных дам, что речь идет о позднем завтраке!

Лицо Оливии осталось суровым. Брови хмуро сдвинулись. Теперь она походила на разгневанную богиню. Великолепную, неизъяснимо прекрасную. Эрит прижал к бокам стиснутые кулаки, чтобы не потянуться за ней.

Черт возьми, нужно стряхнуть с себя чары и вернуться к реальности, пока бесконечная жажда обладания этой женщиной не заставила его совершить какое-нибудь опасное безрассудство.

Безумство, способное навсегда разлучить его с семьей.

— Я не пытаюсь быть забавной, Эрит.

Вся веселость графа мгновенно улетучилась.

— Знаю. Ты также не собиралась меня оскорбить, хотя, в конечном счете, этого добилась. Мне известны проклятые сплетни. Неужели ты не доверяешь собственным чувствам?

Оливия сделала вид, что не слышала последнего замечания Эрита.

— Я расспрашивала Перри о тебе, прежде чем принять твое предложение.

— А лорд Перегрин, конечно же, признанный знаток в том, что касается моей жизни и привычек, — сухо обронил Эрит.

— Он рассказал мне все, что слышал.

— Массу вздора, черт подери.

— Ты станешь отрицать, что убивал людей на дуэли? Лицо Эрита потемнело от стыда. Что может быть ужаснее греха убийства?

— Боже, это было почти двадцать лет назад. Тогда меня не заботило, доживу ли я до завтрашнего дня. Да и жизнь других занимала меня не больше.

Эрит впервые признался в этом, хотя все сказанное им было правдой, как и то, что он никогда не выступал в роли зачинщика дуэли. Он принимал вызовы. Всякий раз дело касалось чести женщины. Эрит мог бы в этом поклясться, хотя имена женщин не сохранились в его памяти.

Ожесточенное выражение лица Оливии смягчилось, скованность покинула ее тело.

— О!

— Вот именно, «о»! — Эрит немного помолчал. — Ты не хочешь узнать, почему я вел себя так?

— Нет. — Оливия отступила на шаг, как будто граф угрожал ей расправой, хотя тот даже не двинулся с места. Она наткнулась на комод красного дерева позади нее.

— Нет?

— Ты не единственный, у кого есть глаза, Эрит. — Оливия смерила графа сердитым взглядом из-под густых ресниц. — Ты любил жену, и ее смерть сокрушила тебя, — угрюмо добавила она.

Слова ее упали в пустоту, как камни, сброшенные с утеса. Грохот их падения заставил Эрита вздрогнуть.

— Как ты узнала? — вполголоса проговорил он в звенящей, напряженной тишине.

— Догадалась. И стоило мне догадаться, все сразу встало на свои места. Человек, о котором так много злословили, оказался вовсе не похож на мужчину, которого я успела узнать. Тебя называют холодным и бездушным. Но… — Оливия повернулась к затянутому занавесками окну, словно собираясь с духом. Потом снова посмотрела на Эрита, на ее прелестное лицо набежала тень. — Но со мной ты вовсе не был бессердечным.

— Жена была светом моей жизни. — Эрит удивился, как легко вырвались у него эти слова.

Он никогда не говорил о Джоанне. Никогда и ни с кем. Любовь к жене он хранил глубоко в сердце. Там, в чистом святилище, жила его возлюбленная Джоанна. Укрытая ото всех, невинная, не запятнанная его грехами.

Невероятно, что он решился заговорить о ней с падшей женщиной, такой как Оливия Рейнз. Но Эрит знал: Оливия поймет то, что не смог бы понять никто другой. И в то же время остро сознавал, что подумала бы Джоанна о его нынешней любовнице. Она обдала бы Оливию презрением.

— Ты все еще любишь ее, — не спросила, а заключила Оливия.

— Да.

— Меня это восхищает в тебе. — Отвернувшись, куртизанка наполнила два бокала вином из графина. — Наверное, твоя жена была замечательной женщиной. Тебе повезло.

— Да.

Эриту показалось, что с глаз его спала пелена. Господь благословил его великой любовью, а он долгие годы пытался бежать от этого чудесного дара, пусть и отпущенного так ненадолго.

Он взял в руки хрустальный бокал, наполненный вином. Оливия уселась на краю постели. Слишком далеко, чтобы Эрит мог до нее дотянуться.

Ее непринужденная грация, манера сидеть, поджав под себя ноги, скромно набросив пунцовый атлас на соблазнительные белые плечи, напомнила Эриту восточных красавиц в серале. Она была бесконечно притягательна. Бесконечно эротична. Бесконечно экзотична. Где бы она ни родилась.

Оливия отпила из бокала, не сводя изучающего взгляда с лица Эрита.

— Так почему ты бросил своих детей? Эрит поперхнулся и закашлялся.

— Какого черта, Оливия!

Выровняв дыхание, он потрясенно вскинул на нее глаза. Эта женщина на краткий миг погрузила его в сладкий сон. Ему следовало бы знать, что она не позволит ему долго блаженствовать.

— Похоже, чертов Монтджой только и делает, что треплет языком, — проворчал он, когда снова обрел дар речи.

— Перри рассказал мне все, что знал. Так он ошибся? Черт возьми, Эриту хотелось солгать, однако, сам того не желая, он ответил:

— Я не мог оставаться дома после смерти Джоанны. Мне невыносимо было смотреть на собственных детей, потому что каждый раз, глядя на них, я видел жену. Даже ребенком Рома безумно походила на мать. Это сходство ежеминутно напоминало мне, что жена мертва. Оно терзало меня.

На Эрита нахлынули воспоминания о первых месяцах после смерти Джоанны. Это время он всегда пытался забыть, но прошлое преследовало его, словно мстительный призрак.

Оливия наклонилась и положила руку ему на колено. Несмелое прикосновение ее руки заставило Эрита почувствовать себя более живым, чем когда-либо за последние шестнадцать лет, прошедших с того ужасного, трагического дня, когда его мир рухнул.

— Мне очень жаль, Эрит.

Даже ее голос смягчал боль. Как ей это удается? И как он будет жить без нее? Без ее исцеляющего волшебства? Эрит ощутил, как все глубже погружается в вязкую трясину безысходности.