И будут сечь мне тело мертвое.

И тут тебе гнезда не знать и там тебе не ведать берега

И гроб твой будет кочевать

Но Господи ведь я вернулся

И у миндального куста

И разрыдался и разулся

В ту нощь звезда была чиста

Но у мечети незабвенной

Кричал «Алла» босой мулла

И ел святую талу землю.

…Да!.. И я ем святую родную землю!.. Ем февральский небогатый неверный талый снег!.. И пью твою свежую новорожденную воду тихих тайных ледников, река Сиема моя!.. И пью мудрость тайных мудрецов, талая родина моя…

Я пил из многих рек земли — из Джайхуна и Евфрата, из Нила и Янцзы, — и нигде нет такой сладкой блаженной доброй доброй молодой живой воды! Да!..

…Я был, я брал у многих мудрецов земли, но душа моя утихла только на берегу родины моей…

И стало ей вольно и легко, как босым ногам моим погруженным… Босая душа моя витает, отойдя от тела над рекой!.. Я только теперь учуял услыхал узнал ее, как ночную тайную бесшумную птицу, как степного полевого травяного вешнего кроткого голубя-вяхиря…

…И поплывет рубаха тела?..

И плывет…

Шейх Саади, Ты речешь: после пятидесяти лет смешно говорить о родине. Родина там, где тебя любят и чтут…

Нет, шейх!..

…Лишь ты сладка, вода родины реки моей!.. Я сорок лет не пил тебя, и гортань моя тосковала по тебе и стала, как солончак даштикипчакской степи, и стала пустынна и горяча, как пески Сундукли… А была гортань молодая свежая ярая алая, как аральский, как куняур-генчский поздний арбуз…

А стала как пески Сундукли…

Я лежал на песках Сундукли

Шел верблюд на песках Сундукли

И скорпионы скарабеи в барханах мужая росли на песках

Сундукли

Так чисто умирать на песках Сундукли

Приходите чистые сыны усыпать на песках Сундукли

…Но я не уснул там…

Я вернулся, Сиема, родина, текучая колыбель моя…

И кривые мои пыльные глухие ноги стоят живут плывут в воде твоей, пахнущей талым талым снегом… И ледовая чуткая вода ласкает ноги мои оглохшие и щекочет топит томит старые пальцы мои, похожие на морщинистые головы гиссарских степных кладбищенских черепах…

Да! Да!.. Весь я дышу, живу, томлюсь!.. Да, Аллах!..

Да! Я вернулся домой.

И там за рекой вдали во тьме февральских сырых талых нагих глухих таящися урюковых гранатовых грушевых садов лежит спит родной мой кишлак Ходжа-Ильгар… Там тихо… Сонно, там даже собаки не лают… Кишлак спит убито смутно за дувалами слепыми тайными… За талыми родимыми дувалами…

…Ты встречаешь меня в лае псов своих, родина моя!.. Хоть лаем, но встречаешь?.. Пусть лаем!..

Но там тьма тишина… И молчат вешние студеные серые псы мои…

И только талые деревья бродят в заречном тумане тумане тумане… Иль они мне машут серыми тяжкими ветвями?.. Иль манят из туманов?..

…Я сорок лет там не был… Никто там меня не узнает… Никому я там не нужен… Запоздалый…

…Но запах реки!.. Но запах сырых напоенных заждавшихся деревьев чудящих ворожащих в туманах!.. Но запах где-то забытых дотлевающих кизяков!.. Но запах талого изникающего тонкого снега!.. Но запах родины!.. Но запах гнезда люльки колыбели!.. Но запах льется течет бьется мне в ноздри, в душу, в глаза!.. Да!..

И я срываю свежую ломкую ветку приречного кроткого тополя — туранги… И я кладу ее на язык…

Ветка влажная снежная сырая. Горькая. Мяклая. Тает она…

Я жую ветку. Она уже вешняя. Текучая. Живая. Сладкая опа…

Тогда плачут глаза мои…

Я сорок лет не плакал… С того дня, как ушел, убежал из родного кишлака Ходжа-Ильгара на Великий Шелковый Путь… Я сорок лет смеялся и смешил, тешил людей в мертвой глухой сонной военной стране — державе Амира Тимура…

…И где мудрость моя?.. Где вечнозеленый берег ее?.. Гце заводь ее тайная, сокровенная?..

…А лицо мое от смеха стало морщинистым и желчным…

Говорят, что богатые люди и властители не любят, когда над ними смеются. А бедняки любят?.. Нет. Никто не любит…

Это печальный дар — смешить людей, смеяться над ними. И потому иссохли лицо и душа моя… Да…

О боже, зачем мне дар этот? судьба масхарабоза? шута? горб горбуна? Я проклинаю вольный веселый беспечный, хмельной язык свой… От него пусто во рту моем, в душе моей… Зачем он в земле нашей?.. Как шут на похоронах, на поминках?..

И вот я плачу…

Как сладко плакать!.. Пророк Иса, Ты истинно сказал: блаженны плачущие, ибо утешатся!.. Да!..

Я утешился поздними ночными слезами от встречи с тихой талой сонной родиной моей…

…И плывет рубаха тела…

И…

ИВА

И…

…Старый Ходжа Насреддин сидит на жемчужном приречном ладном валуне, опустив худые голые ноги в ледяную реку…

Река течет… Ноги текут…

Он плачет… Он счастлив… Он вернулся домой. В родной кишлак Ходжа-Ильгар. Через сорок лет…

Не поздно ль?..

Нет…

…О родина, прими меня, во тьме дорогу потерявшего. Прими — и в вешних волнах дай всем телом высохшим расплакаться!.. Да! да! да!.. Прими!..

…И там на берегу стояла одинокая ива и опа ранняя беспечно беспечально распустилась и покрылась зелеными рьяными плакучими молодыми талыми листьями и она стояла вся зеленая и вся была в мокром сонном тяжком мертвом слепом снегу… Неубитая неумеренная непомерзшая… Невзятая стояла листьями мокрыми вешними невинными ликовала… И вся она стояла ранняя в снегу невинная расцветшая до времени своего…

И Ходжа Насреддин увидел ее и подумал, что он как ива эта ранняя расцветшая невинно средь мертвой снежной убитой державы Амира Тимура… И улыбнулся, и подумал, что он как ива ранняя расцветшая невинная неубиенная в снегу державы тирана в снегах необъятных Мавераннахра и Турана…

Иль вся Держава — не Стрела летящая разящая?..

Иль весь народ — не лучник чагатай в собачьем волчьем малахае стрелу погибельно спускающий?..

…Ты не воин?.. Не чабан, овец для воинов пасущий растящий?.. Не дехканин, под копытами коней военных гневных урожай для воинов сберегающий сбирающий?..

Ай!..

…Ты певец? ты шут? Мудрец?.. Ха-ха!.. Ты муха с изумрудною спиною ломкой обреченной исчезающей?..

Да!.. Ты муха в державе Джахангира Тирана Амира Тимура в Державе убивающей?..

Но!..

…Но таяло!.. Но таял снег!.. Но ива таяла!.. Но с ветвей зеленых неповинных капало сбегало слетало тяжкое спадало!.. Но таяло!..

И