Гибель Жениных родителей явилась гибельной и для карьеры Николая, поскольку именно тогда, пять лет назад, он решился наконец доложить начальству, после чего прошел тест на психическую стабильность, но на всякий случай оказался в подвальном помещении. С тех пор Николай помалкивал, но различные дела почитывал и для себя отмечал. Возможно, отчасти из-за этого неблагополучного поворота в его судьбе Николай испытывал периодические вспышки ярости по отношению к Жене и одновременно жалел его, и себя вместе с ним. Хоть и по-разному, они оба стали жертвами одного и того же трагического события. Но об этом на детской площадке под кленами Николай ничего не говорил.

– Про Гоблина я вообще первый раз слышу, – бурчал Николай, стесняясь произносить слово «Гоблин» вслух за неимением практики. Он недоверчиво покосился на кожаный браслет с шипами на Женином запястье. – Как они работают, а? Ни разу не видел.

Женя откусил уголок макдональдовской салфетки, пожевал, вытянул соломинку из кока-колы. Метрах в тридцати на углу был установлен дорожный знак «кирпич». Сосредоточившись, Женя глубоко вдохнул, прицелился. Шипы вспыхнули и угасли, а «кирпич» зазвенел, как гонг, и чуть выше белого прямоугольника на красном поле образовалась вмятина. Знак слегка покачался на металлическом столбике. Николай Петрович вспомнил детство. Когда-то он мечтал заполучить волшебную палочку или научиться летать, чтобы наказывать обидчиков и взрослых. С годами он приобрел другие, магические поначалу, инструменты – удостоверение сотрудника МВД и самозарядную волшебную палочку с коробчатым магазином на восемь патронов. Но того детского удовлетворения, которое представлял себе в грезах, Николай так и не испытал. Может быть, в Жениной жизни все будет иначе? Пусть даже дело не в том, какие крутые игрушки доступны следующему поколению?

– А как я… выгляжу? Через третий глаз?

– Моложе, – соврал Женя. – И без усов.

– А… Марины Михайловны нигде нет?

Женя подумал, что вряд ли потянет сейчас убедительное представление с подробностями о том, во что одета Марина Михайловна и какие приветы и пожелания она передает мужу из мира иного. Он хотел сказать Николаю Петровичу, что третий глаз предназначен для другого и разглядеть души умерших не способен, но в его воображении промелькнула карета, увиденная ночью на Тверской, и он ни в чем уже не был уверен. Женя протяжно зевнул, вдруг осознав, что, пока он размышлял о функциях третьего глаза, то успел заснуть и проснуться. Он так и не понял, ответил он что-нибудь вслух Николаю или нет, и решил не уточнять.

– Я сейчас важную вещь подумал, – сказал Дюша, деликатно кашлянув. – Поделиться хочу.

Николай Петрович и Женя повернулись к нему, но без энтузиазма и упования, потому что Николай пребывал в апатии, и мысли его были о вечном и глубоком, а Женя не спал уже больше суток. Дюша помолчал многозначительно и произнес важную вещь:

– Гоблин – это гоблин.

Ветерок колыхал стопку салфеток на скамейке, и листья кленов шелестели скорее ласково, чем в преддверии непогоды. Терпеливо ожидая объяснений, Женя все же надеялся, что эпизод очередной Дюшиной мудрости пройдет побыстрее и можно будет перейти к продуктивным действиям, если они придумаются. Николай кривил лицо сосредоточенно.

– Вы, наверное, не поняли. Гоблин – это Гоблин, – повторил Дюша. Внезапно Николая осенило, о ком речь. Не потому, что он являлся фанатов пародийных «переводов» «Шматрица» и «Властелин колец: Две сорванные башни», а поскольку знал, что широко известный ныне Дмитрий Пучков некогда был его коллегой, и находил утешение своей маленькой, но едкой зависти в том, что превосходил старшего лейтенанта Пучкова по званию. Николай совершенно поразил Женю, когда восторженно заявил:

– А что? Интересная версия! «Спрятался у всех на виду», да? Вот он я, гоблин, все меня знают, и никто не подумает, что я – Гоблин.

Минут через десять они добрались до ближайшего интернет-кафе и разглядывали фотографию Дмитрия «Гоблина» Пучкова на странице Википедии. Интернет здесь был, но никаким кафе и не пахло; закуток, ютившийся между сомнительной юридической конторой и еще более сомнительной шавермозабегаловкой, содержал два компьютера из далекого прошлого, мух и поломанный принтер. Густо наштукатуренная женщина за стойкой не знала, что такое «трафик» и «эксплорер», и выглядела так, словно ее сослали в регион, где все возмутительно и дико и ничего не понятно.

Каждый из них пытался увидеть что-то новое в чертах Гоблина, щурясь на увеличенное, зернистое фото, хотя решающее слово было за обладателем третьего глаза. Женя откинулся на спинку пластикового дачного стула модели «Дуся».

– Человек как человек. Но!

Когда он повернулся к Дюше и Николаю, в его глазах повисла растерянность.

– Я никогда не видел гоблина. Я не знаю, какие они через третий глаз.

После короткого дебата было решено отправить Дюшу на поиски Дмитрия Пучкова. У Жени и Николая Петровича имелись альтернативные планы.

– Будь осторожен, – пожелал Женя, крепко сжимая руку друга. – Мало ли, что у него на уме. Я не знаю, что мы найдем здесь, в Москве. Если ты прав – все в твоих руках.

Через двадцать минут Дюша прибыл на Белорусский вокзал, успевая на аэроэкспресс в направлении Шереметьево, отходивший ровно в полдень. Еще через час он приобрел детский билет за три четверти стоимости взрослого и ожидал в комнате под жутким названием «накопитель» рейса на Санкт-Петербург, с отправлением в 13:45.

Из «накопителя» Дюша позвонил своему питерскому коллеге, диджею Bublik, который связался с барабанщиком группы «Два самолета», а тот, в свою очередь, набрал номер знакомого звукооператора с радиостанции «Серебряный дождь». Звуковик был в хороших отношениях с Леонидом Володарским, от которого и получил номер телефона Дмитрия Пучкова. Заветные цифры проделали обратный путь по той же цепочке, и, когда Дюша приземлился в Пулково, DJ Бублик выполнил свое обещание, расплатившись с Дюшей за одолженный когда-то и по сей день невозвращенный усилок.

Садясь в 39-е маршрутное такси, курсирующее между аэропортом Пулково и станцией питерского метро «Московская», Дюша набрал номер, который оказался городским. Дмитрий Пучков дома отсутствовал, но Дюше удалось узнать, что Гоблин находится на закрытом просмотре нового фильма Тимура Бекмамбетова в Москве. Диджей глубоко вздохнул, задумался о жизненных хитросплетениях и попросил водителя высадить его на ближайшей остановке. Он ни о чем не жалел, но порадовался тому, что 39-е маршрутное такси еще не успело выехать на Пулковское шоссе и что, возможно, он успеет вернуться в столицу на том же самолете, на котором и прилетел. Дюша добрался до здания аэропорта пешком.

На всякий случай Женя надавил на кнопку звонка. За дверью квартиры зазвенели, зажурчали трели, но с намеком безутешного минора, и, пометавшись по пустой квартире, тоскливо захлебнулись, так и не докричавшись до хозяев. Тогда Николай вышиб дверь ногой, не с первого раза, но с нескрываемым удовольствием.

Рулады звонка, запахи в квартире, не вполне розовый, но и не совсем коралловый вязаный шарфик на вешалке, с бахромой, завязанной в узелки беспокойными пальцами в какой-то ответственный день, или день огорчения, или предвкушения радости – все здесь дышало Катей Бурмистровой. Не то чтобы он так хорошо успел узнать Катю, и, разумеется, дверной звонок не был ее личным MP3-плеером с возможностью выбора любимой мелодии из тысяч. Но он чувствовал всеми фибрами, сердечками и желудочками своего колотящегося сердца ее связь с этим незамысловатым звоночком, какие в Москве у каждого десятого; но этот – ее личный, ставший родным за двадцать лет детства, отрочества и юности в одной и той же квартире. Вот зеркало, в три раза шире обычного, на полстены гостиной, где она, должно быть, маленькой девочкой тянула носочек и отрабатывала плие и пируэты. Вот книга «Унесенные ветром», зачитанная до дыр, и с загнутыми уголками страниц на тех местах, где Скарлет О’Хара произносит крылатую фразу «Я подумаю об этом завтра!». Вот ее компьютер, с наклейками в виде Джека Воробья и щенка-далматина…