– У меня дочка в конторе работает, такая же упрямая, как вы. Поправляйтесь!

Последнее ее пожелание было с двойным смыслом: чтобы я и выздоровела, и набрала вес. Пока же я даже сквозь укрывавшее меня довольно толстое одеяло видела свои торчащие кости. Алексей Александрович понимающе кивнул:

– Сейчас вы весите чуть больше тридцати пяти килограммов, вам нужно почти удвоить вес. Сегодня вы отлеживаетесь, но ни в коем случае не спите! Может быть, мы немного поговорим?

– Хорошо, – я, после еды почувствовав себя намного лучше, понимала, что разговор этот нужен был не только для того, чтобы взбодрить меня, но и для точной постановки диагноза: как работают мои мозги?

– Вот и отлично. Я знаю о вас совсем немного, лишь то, что вы параллельщица, и во время работы установки смогли дважды пройти к нужному месту, точно чувствуя маршрут. Так? Можете мне рассказать о первом случае? Не торопитесь, у нас много времени, а вам нельзя уставать. Но и не засыпайте, договорились?

Я начала рассказывать, врач задавал все больше и больше вопросов, а уж когда я дошла до бредовой истории с киношными немцами и девочкой, Алексей Александрович стал перебивать меня буквально на каждом слове, уточняя, во что были одеты мужчина и женщина, а во что – девочка, – как выглядел сам двор, улица, дома.

– Это не дома, – я уже немного устала от расспросов. – Это обычные щитовые балки на одну семью, серые. Хотя нет, серый был тот, около которого играла девочка, справа, а слева…

– Что? – врач выжидающе замолчал, до меня же дошло, откуда я знала и тот дворик, и улочку, по которой мы потом шли от дачи Хаука. Да, все было искажено, особенно улочка, и ситуация тогда не очень располагала к воспоминаниям, а вот теперь… Я все же не стала ничего объяснять, только сказала про цвет:

– Слева балок был темно-рыжим, вроде сурика, и штакетника около него не было.

– Вижу, вы уже совсем устали, – Алексей Александрович переменил тон. – Пора отдыхать. Спать вам нельзя, а вот посмотреть что-нибудь – вполне по силам. Не будете против, если я вместе с вами фильм посмотрю? Мне сказали, вы работы Уиллкотта любите?

Продолжая говорить, он опустил белую рольштору на окне, установил на тумбочке маленький проектор, запустив его со своего планшета, и притушил верхний свет. В полутьме ярко проступил светлый прямоугольник экрана.

Мне показалось, что врач зря выбрал именно эту картину, по крайней мере, отдыха она мне не принесла, хотя оказалась очень хороша, став теперь одной из любимых. Но в том состоянии, в каком я находилась тогда, «Планета изгнания», снятая с огромным уважением к роману Ле Гуин, казалось, принесла лишь ту пользу, что я не спала, в остальном же… Сама только что вернувшаяся с того света, я не могла отстраненно смотреть на борьбу Ролери и Джакоба против смертельной инерции обоих обществ – дикарей, не знавших цивилизации, и дикарей, насильно лишенных ее, – против волны врагов, против подступавшей Зимы, против смерти, шедшей то в криках битвы, то в светлой тишине морозного спокойствия. Последнее пугало меня больше всего: безмолвие и усталость шептали героям то же, что совсем недавно шептали мне – «колыбельную» сна, переходящего в небытие.

Хорошо, что фильм был не очень длинным, и самые напряженные моменты, как и в книге, шли в самом конце. Вот догорели последние угли погребального костра, и камера перешла с них на слепяще-яркий под белым солнцем молодой снег. Прозвучали последние слова – «Идем домой», – и я вздохнула, откинувшись на подушку.

– Вы молодец, – Алексей Александрович прибавил свет, выключил проектор. – Простите, что поставил именно этот фильм, но он сейчас вам был необходим.

– Да, – я слабо улыбнулась. – После каждой битвы снова начинается жизнь. Хотя битвы у меня, к счастью, не было, в отличие от Лаки и ребят.

– Битвы бывают разные, – врач взглянул на свое запястье. – Вам пора ужинать. На сегодня я с вами прощаюсь и передаю вас в надежные руки Назили.

– Ну и как тут наша худо鳹ба? – весело спросила санитарка, вкатывая в палату тележку с ужином. – Так, это никуда не годится! А ну-ка улыбнитесь! Сегодня на ужин рыба с рисом, а еще отличное какао. Давайте-ка.

Она снова разложила столик и проследила, чтобы я ела не торопясь. Почему-то голод у меня был именно во время еды, а потом он ослабевал, и вскоре совсем проходил, стоило перетерпеть минут десять-пятнадцать.

– Вот умница, все съели. Давайте тарелку, я все уберу, и помогу вам искупаться. Вас таким количеством лекарств напичкали, что они по鳹том выходят, и нужно хорошо вымыться. Не бойтесь, завтра вам и погулять немного разрешат, а там и бегать снова будете.

Назиля помогла мне принять душ, надеть новенькую пижаму – не больничную, а довольно дорогую, и, словно ребенку, подоткнула одеяло.

– Спите, Ната, у вас впереди долгая-долгая жизнь. И у ваших друзей – тоже.

Я со вздохом закрыла глаза и поняла, что перестала бояться уснуть. Этот страх сидел во мне с того самого первого дня, когда я проснулась в разгромленной лаборатории, а теперь он исчез. На самом деле у меня впереди долгая жизнь.

* * *

– Ната, просыпайтесь, скоро завтрак, – надо мной склонилось некрасивое доброе лицо Назили. – Вам нужно умыться. Чем больше вы будете шевелиться, тем лучше – и настроение улучшится, и мышцы не ослабнут. Они у вас теперь совсем молоденькие, как у девочки, их тренировать нужно и питать получше, так что пойдем умываться, а потом будем завтракать.

Завтрак был больничным, но очень калорийным: сладкая вермишель на молоке, да еще и с маслом, и стакан тоже очень сладкого какао со сдобной булочкой. Назиля, проследив, чтобы я все съела, протянула небольшой легкий планшет:

– Премия за хорошую еду и бодрое настроение. В нем, как мне сказали, целая библиотека, так что до второго завтрака вы точно скучать не будете, а потом и на прогулку сможете выбраться, в холле посидеть.

Я, поблагодарив санитарку, взяла планшет и стала просматривать файлы, выбирая, что же почитать, но потом заинтересовалась структурой самих разделов. Так получилось, что до этого я не особо вникала в разницу культур моего и этого мира, и если что-то незнакомое попадалось мне на глаза, то я просто принимала это к сведению, да и подробных списков художественной литературы мне не встречалось. Теперь же я с удивлением узнала, что Максим Горький и Федор Достоевский находятся в разделе «Забытые авторы», зато одним из крупнейших писателей второй половины девятнадцатого – начала двадцатого веков был какой-то Виктор Михайлов. Потом, вернувшись к себе на родину, я пыталась найти хоть что-то, что подтверждало бы существование такого человека у нас, но ничего не нашла. Романы его, кстати, оказались очень хороши, и без мрачного пафоса, столь любимого интересующимися «русской душой» западными читателями. В разделе фантастики, в который я полезла почти сразу же, вообще поджидали открытия. Никто здесь не знал Артура Кларка, Айзек Азимов и Рэй Бредбери оказались малоизвестными, зато огромной популярностью пользовались рассказы Шекли. Александра Беляева никогда не забывали, и его книги, пусть не огромными, но все же значительными тиражами выходили все время, с перерывом только в годы войны. Стругацкие перестали писать в конце семидесятых, Кира Булычева вообще не было, ни под псевдонимом, ни под настоящим именем, а вот Сергей Другаль считался одним из самых популярных писателей, до самой смерти пропагандируя охрану природы, являясь в то же время одним из наиболее последовательных противников исконников. Я с огромным интересом открыла неизвестный мне роман Другаля, сразу же забыв обо всем.