Коган дал справку.

– На какое число? – спросил Микоян.

– На сегодняшнее, – ответил Коган.

– Уже на сегодняшнее? – удовлетворенно проговорил Микоян.

Коган долго не решался попросить у Микояна визу на посылаемую в наркомснаб по товарам ширпотреба заявку. И вдруг неожиданно для самого себя спросил:

– Товарищ Микоян, как их называть? Сказать – товарищи, еще не время? Заключенный – обидно. Лагерник – бесцветно. Вот я придумал слово: каналоармеец, как вы смотрите?

– Что ж, это правильно, они у нас каналоармейцы…

* * *

Человек, идущий с грузом мимо карьера, свалился и упал вместе с тачкой в карьер, снизу подавал звуки, смертельно раненый, умирал.

– Чего стоишь? Заваливай его камнем? – давали команду остановившемуся и стоящему без движения идущему человеку со спины.

– Помогите, братцы, помогите, – слышался оттуда зов.

– Это же каналоармиейц Санек Бессонов, – ставил в курс дело человека с тачкой Вольдемар.

– Заваливай давай, – поступила команда от оказавшегося с ним рядом начальника.

Володя, ни о чем не думая, опрокинул камень на упавшего в карьер товарища.

Каменные глыбы с космической скоростью быстро валились, пробив с кишками тело лежавшего там человека, завалив отдыхавшее тело каменными глыбами. Дело облегчения себе, тачке и начальнику, с точностью до миллиметра он выполнял свой долг каналоарамейца, шел дальше, на место его подходили следующие в порядке очереди, валили под звуки играющего оркестра. Ненормированно прошло шестнадцать часов, с утра до ночи, работа окончилась.

Но Вольдемар уходить не спешил. Он снова набрал тачку каменных глыб, проделав путь к деревянному подстилу до карьера, остановил механизм у места сброса, не выпуская из рук тачку, стоял, позировал в объектив фотографа, показывал свой гордый взгляд, не снимая с головы шапки-ушанки. Его керновые, блиставшие в цементе, одетые на ногах сапоги, черного цвета роба, штаны со спецовкой под фуфайкой были тоже при нем. Он показывал фотографу серьезную рожу, чувствуя себя настоящим королем беломор-балтийского комбината.

Позже, в свободный от работ час, собравшись в большом количестве лагерников в клубе, начальник Южного участка, товарищ Лебедев объявил народу о предстоящей перековке. Под шум аплодисментов Вольдемар вышел на сцену, он стал читать стихи лагерного поэта Хасана Якубова:

* * *

Ремонтный цех работал, несмотря на выходной день, на полную мощь. Работают в цеху, не отходя от станка, токари, фрезеровщики, слесари, идет ремонт по выходным, и делится молодой паренек Коля Горожанкин с товарищами радостями и горестями, а рабочий наставник Николай Буторин видит – Колька Горожанкин опять брачок слагал, стоит, не отходит от станка мучается, переживает. А старый рабочий Александр Акулов ему рассказывает, как брак исправить. Подошел Николай Буторин к тезке, похлопывает по плечу, ему говорит:

– Ничего, Колюха, научишься конуса из болванки делать. Только старайся.

Рядом у станков ударники Николай Либин и его жена Мария только улыбаются.

– Бери пример с Кольки Кретова, он на двух станках научился работать, – разговаривал с молодым токарем паренек Колька Варламов. Он выключил свой станок и пошел к выходу из цеха.

– Нужно просверлить отверстие, резьбу сделать, – объяснил Коле Горожанкину токарь Акулов. – А ты куда, Коля, цех бросаешь, опять к цыганам бежишь? – спросил Варламова Буторин.

Он ему:

– Я, дядя Коля, норму сделал, сегодня воскресенье, зачем лишний раз норму выполнять, расценки срежут. Да, я к цыганам на куковку, – окончил выяснять отношение Варламов и проследовал в раздевалку. Долго ругался, что не с кем с играть в подкидного, надев выходную одежду, кладя рабочую, в шкафчик, пошел из цеха на выход.

– Стой, ты куда с производства пошел? – сказал токарю Игорь, сразу преградил пареньку дорогу на выход.

– А ты что, здесь работаешь, что ли, чего-то я тебя в цеху не видел, – говорил Игорю Надкину Николай Варламов.

– Я привел младшего брата и старшего сына показать, показать им ваш завод, узнать, как работаете, а работаю я в горкоме партии. Поэтому снимайте выходную одежду, переодевайтесь – и назад в цех, за работу, вы комсомолец. Люди не поймут, – остановил Варламова Игорь Николаевич, хотя Николай хотел ему бить морду, приготовился, вдруг передумал и подчинился. Оставив затею идти на Куковку, к цыганам, вернулся в цех.

– Да не бойся ты, не бойся, все для людей делается, а не для собственного брюха, – говорил беглецу истинные отцовские слова взрослеющий на глазах старший сын. – Показывай. Давай свой станок, – строго разговаривал он с молодым токарем.

Оба проследовали к станку.

– Ну смотри, раз ты меня не освобождаешь, – разговаривал недовольно Варламов с Сергеем. – Чтоб станок начал работать, надо крикнуть: «Включись!»

Под станком другой паренек спрятался в кепке, включал одновременно станок, чтоб станок остановился. Коля кричит: «Стоп! Стой, выключись! Стой!» Станок прекратил работу.

– Ты что меня тут, за дурака ставишь? – недовольно крикнул Сережка, – Я сейчас мастера позову, где он?

Коля включил станок, замкнувшись в себе, продолжил работу, больше не разговаривал. Сергей вернулся к отцу и к дяде.

– Работать я с ними в будущем не хочу, – твердо ставил в известность отца старший сын.

Вдруг услышал – у отца возникла на лету идея: в отпуск поеду в деревню Иванцево, родственников навестить.

– А нас с Сережкой возьмешь? – спросил Ваня старшего брата.

Он подумал и сказал: «Наверное».

* * *

– Жениться надо, жениться!

Станция Лукоянов Нижегородской губернии встречала прилетевший из Ленинграда паровоз оживленными мужским криком. Кричал, на весь вокзал благим взрослым голосом обезумивший с детства инвалид, стоя босиком на деревянном перроне. Гудками отшучивался паровозным ревом остановившийся на железнодорожном пути пассажирский состав. Встречающие и провожающие состав люди. Вокруг каменного с круглыми часами на башне старинного вокзала идет бойкая торговля выращенными на частных садах и городах овощами и фруктами. Принимавшие участие в торговле участники стихийно образовавшегося базара не обращали внимание на кричавшего здесь речи Борю-немца. Ни одетые в длинные юбки с обвязанными в черные платки рыночные торговки, ни переодетые в рабочие мужчины, что-то нехорошее ругались, крича вслед отходящему пассажирскому поезду на Куйбышев, при этом женщины и мужчины выражались строго по-эрзянски.