— Так вы ж просили, чтобы я ответил, как есть. А вы высоту держите хорошо, но по крену за штурвалом машина очень ходит. Например, начинаете вы мне что-то говорить и непроизвольно чуть штурвал поворачиваете, тут же самолет начинает с курса уходить.

Добыш оценил мою честность, и, когда мы прилетели на следующий день домой, он сказал командиру полка:

— Этого нового летчика назначай все время со мной.

Так я начал с ним летать, и затянулось это на много лет. Постепенно Федор Иванович стал у меня отличником в пилотировании! Смеялись мы даже по этому поводу. Я предлагал ему:

— Может, на левое место сядете?

— Нет уж, — отвечал он мне. — Ты командир, ты и командуй!

Впоследствии я у Добыша считался как бы основным летчиком, порою он даже посылал меня в Москву, когда было надо большим генералам куда-то лететь. Именно в Москве мне пришлось освоить «Ан-24», и я даже переучивал потом летчиков Московского военного округа летать на этом самолете, выдавал им допуски к полету. Горбатюк, командующий округом, издал приказ, согласно которому я мог быть летчиком-инструктором с правом проверки до второго класса по данному округу.

Но вернусь к Федору Ивановичу и жилищному вопросу. Что примечательно, еще в самом начале наших совместных полетов Добыш меня как-то спросил:

— А с жильем у тебя как? Нормально устроился?

Я ответил ему как есть:

— В чулане под лестницей.

Вернулись мы в Смоленск. Добыш сразу вызвал нашего зама по строительству Дроздовского и задал ему с ходу вопрос: «Ты знаешь, как живут летчики в нашем полку?» Тот замялся, не знал, что ответить. Тогда Федор Иванович ему приказал: «Даю тебе десять дней на то, чтобы ты не только узнал, но и представил мне план, как можно сделать, чтобы они жили более-менее по-человечески». Дроздовский все понял, засуетился. Практически сразу выбрали место по другую сторону госпиталя, ближе к аэродрому, и буквально через десять дней за госпиталем начали ставить немецкий барак, который срочно перевезли откуда-то издалека.

Это был дощатый барак, поделенный на двадцать отдельных комнат. Привели военнопленных немцев. Те очень ладно взялись за работу: занимались бараком и день и ночь, в три смены. В каждой из комнат поставили кирпичную плиту с хорошей конфоркой и с духовкой. Прошла жеребьевка, и каждый из нас получил конкретную комнату. Мне досталась четвертая слева от входа с окном на запад, площадью четырнадцать квадратных метров. Не велики хоромы, но после той каморки, куда меня поселили изначально, новое жилье показалось настоящей квартирой! Да к тому же тогда у меня еще был только один сын, пятилетний Алешка. Так что мы разместились и с легким сердцем начали обустраиваться.

В преддверии зимы пришлось подумать и о дровах. Как, по-вашему, могли их добывать будущие участники «холодной войны». Летая по белу свету, мы все, кто получил квартиры в бараках, собирали поломанные ящики и метровые бревнышки в Бобруйске, Шауляе, Тарту и привозили их домой. Достать дров по-другому было нельзя. Чуть позже нам выстроили сараи, где мы смогли складывать собранные нами деревяшки. Когда никуда не надо было лететь, вечерами мы все добирались перед нашими бараками. Дети бегали и играли под присмотром матерей. Женщины стояли и болтали о своем. А мужчины заготавливали дрова: пилили, кололи и складывали в свои сараи.

Чуть позже мы разгородили барак пополам, сделав два входа с разных сторон. Теперь общий коридор приходился уже не на двадцать, а на десять квартир. Секретов от соседей ни у кого из нас существовать не могло: слышимость со всех сторон была превосходной. Но это мелочи, главное, что в бараке оказалось тепло, и мы прекрасно перезимовали.

В городе потихоньку пошли восстановительные работы. Здание бывшего фельдшерского училища, где была моя первая квартира, стали приводить в порядок. Однажды меня вызвал командир полка и спросил:

— Как тебе живется в бараке? Лучше, чем в чулане под лестницей?

Я улыбнулся:

— Знамо дело, лучше!

— А ты в уборной не хочешь пожить?

Я несколько замялся. Как-то странно прозвучало… Увидев мое замешательство, командир полка сказал:

— Ну-ка сходи здесь, в училище, в первый подъезд. Поднимись на второй этаж, зайди в первую дверь. Только вход не с коридора, а прямо с лестничной площадки.

Я тут же поднялся в означенное помещение. Захожу, а там туалет считай на весь этаж, классов-то много было в этом здании до войны. Умывальников штук пять! Я, стоя перед ними, сразу смекнул: «Мать честная, это же кухня прекрасная выйдет!»

Прошел дальше — а там во всю стену писсуары, большое окно выходит во двор. Следом за ними стояли в ряд вдоль глухой стенки унитазы. Я посмотрел и решил, что там, где писсуары, можно общую комнату сделать, а где унитазы — спальню. Вернувшись к командиру полка, я сказал: «Меня устраивает новая квартира! Но мне нужны сантехники, чтобы все убрать, и плотнику, чтобы все довести до ума». Он ответил, мол, это дело простое. И действительно, писсуары и ненужные трубы убрали в течение часа. Помещение стало практически пригодным для жилья.

Правда, очень смущало меня то, что пол в квартире останется кафельным. Хорошим вариантом было бы положить ковры. Однако на мою тогдашнюю зарплату о таких покупках думать не приходилось. Пришлось искать компромисс: пошел я по магазинам и купил две дешевые ковровые дорожки. Застелили мы пол, и даже уютно стало. Картину портил только выступ в стене на месте, где стояли унитазы, из-за него сразу угадывалось предыдущее назначение моего жилья. Взял тогда я в полку полкуба досок, и плотники мне поставили стенку во всю ширину унитазов. После этого получилось вполне приличное жилье.

Это была моя третья казенная квартира, в которой я прожил года полтора. А затем в этом же доме началось распределение более нормальных квартир, организованных на месте учебных классов. Как проходил весь процесс? Командир полка открывал дверь класса, перед ним оказывалось помещение площадью 50–60 метров и три больших окна. Командир тут же мелом размечал пол на три части, чтобы каждому досталось по окну, и спрашивал: «Кто у нас тут в очереди на жилье?» Мы в шапку бумажки кидали и тянули, либо же спички дергали, такая своего рода лотерея получалась. От длины спички или надписи на бумажке зависела площадь квартиры. Хотя на самом деле разница оказывалась очень незначительной.

После распределения квартир начали мы их обживать. На месте проведенных мелом линий надо было возвести перегородки, а на входе сделать тамбуры. Соответственно, мы точно так же, как раньше возили дрова, теперь стали возить доски и фанеру, которые использовали как строительные материалы. Те двое, кому достались крайние комнаты, возводили перегородки, а средний делал общий тамбур. Жилье, хоть и крохотное, но вполне нормальное получилось. Однако именно размеры меня больше всего и не устраивали: у нас с Ниной Алексеевной к тому времени уже было двое детей. Правда, я к тому времени снова дослужился до заместителя командира эскадрильи, и мне дали комнату побольше, но все равно было очень тесно. Тем не менее прожил я в бывшем классе довольно долго. Закончилась моя квартирная эпопея позднее. Смоленск к тому времени весь был практически восстановлен, и Добыш нашел возможность построить на Покровке для летчиков пятиэтажную «хрущевку» на сорок восемь квартир. Кроме того, в центре города возводился дом для штаба ракетной армии. В результате все мои летчики наконец-то перебрались с частных квартир, а я, поскольку был уже командиром эскадрильи, получил квартиру в центре. Правда, в ту пятиэтажку должно было заселяться начальство штаба ракетной армии. И я на второй или третий этаж не рассчитывал. Думал, что четвертый этаж мне достанется. Однако дали мне квартиру аж на пятом. Когда я там обосновался, Федор Иванович спросил меня: