представительства и помощник посла). Вам что-нибудь говорят сегодня такие фамилии советских дипломатов, как Б. Стомоняков, К. Юренев, И. Кудрявцев, П. Некунде и др.? Нет, и это неудивительно, хотя именно они постоянно, наравне с М. М. Литвиновым и Н. Н. Крестинским фигурируют в указанных материалах как работники, причастные к деятельности «Особого» и «Восточного» отделов НКИД, а также «Особого отдела полпредства в Австрии».

Есть еще один весомый аргумент в пользу того, что легковесными оценочными суждениями от действительно важного вопроса о достоверности или, наоборот, недостоверности материалов из «архива фон Папена» просто так не отмахнешься.

В январе-феврале 1995 года в Институте всеобщей истории РАН проходила международная научная конференция «Начало войны и Советский Союз. 1939–1941 гг.». Конференция эта, к слову будет сказано, была организована по инициативе Центра Каммингса по исследованию России и стран Восточной Европы Тель-Авивского университета Израиля и финансово спонсировалась британцами, на ней много говорилось о деятельности разведок СССР, Германии, Англии и США, но не об этом сейчас речь.

В основном докладе директора ИВИ, тогда еще члена-корреспондента РАН А. О. Чубарьяна на тему «Советская внешняя политика осенью 1939 года» была дана развернутая характеристика существующей источниковедческой базе научных исследований по данной теме. Докладчиком был сделан вывод (с которым трудно не согласиться) о том, что в протоколах Политбюро ЦК ВКП(б) того времени почти нет материалов по ключевым внешнеполитическим вопросам. «Видимо, – заключил докладчик, – важнейшие внешнеполитические проблемы обсуждались советским руководством в узком составе и без протоколов»[72].

Вывод крайне немаловажный для обсуждаемой темы. Кстати, С. А. Кондрашев тоже участвовал в работе этой конференции, безуспешно пытаясь убедить большинство ее участников, что советская внешняя разведка (ИНО НКВД) отнюдь не дремала и давала «наверх» обильную информацию, поэтому последующие утверждения маршалов Жукова и Тимошенко о «сокрытии от них многих важных сведений» не соответствовали истинному положению дел.

Выступил на конференции и Кристофер Эндрю – соавтор (вместе с предателем Олегом Гордиевским) изданного в 1990 году в Великобритании шпионского бестселлера под названием «КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева», предисловие к русскому изданию которого в 1992 году написал другой предатель – Олег Калугин, успевший побывать, помимо всего прочего, в роли личного консультанта временщика на посту руководителя КГБ Вадима Бакатина.

Существует один фундаментальный труд по истории советской разведки – «Советская разведка в Америке». По-моему, это очень полезное и, в значительной мере, неангажированное издание. Ее автор – Владимир Владимирович Поздняков, старший научный сотрудник Института всеобщей истории РАН, признанный специалист по истории советских и зарубежных спецслужб. Книга утверждена к печати Ученым советом Института всеобщей истории РАН и издана весьма нехилым издательством «Международные отношения» в 2005 году.

Так вот, в самом начале главы второй этой книги, озаглавленной «Директивные органы и разведывательная информация», есть один очень примечательный пассаж, процитирую его полностью. «Позднее, начиная с 1929 года, подавляющее большинство важнейших решений вырабатывалось либо единолично Сталиным, либо после обсуждения в узком кругу избранных им лиц (как правило, также членов Политбюро) и лишь затем и далеко не всегда выносилось на обсуждение всего состава ПБ, причем при принятии того или иного решения мнение Генерального секретаря имело решающее значение. По свидетельству В. М. Молотова, на протяжении всего межвоенного периода в Политбюро существовала неформальная “руководящая группа” (Выделено мною. Прим. авт.), члены которой регулярно получали разведывательную информацию, обсуждали “все наиболее важные вопросы” (Выделено мною. – Прим. авт.) и принимали наиболее важные решения. Круг этих людей был ограничен ближайшими единомышленниками Сталина, и значительная часть членов довоенного Политбюро», например М. И. Калинин, Я. Э. Рудзутак, С. В. Коссиор, А. А. Андреев, никогда не входила в нее. Едва ли могли быть ее постоянными членами и находившийся в Ленинграде С. М. Киров, Н. С. Хрущев (в бытность его в 1939–1947 и 1947–1949 гг. первым секретарем ЦК КП(б)У и Председателем СНК Украины) и избранные в его состав в 1935 г. В. Я. Чубарь и А. И. Микоян, работавшие в ПБ, соответственно, в 1935–1938 и в 1935–1941 гг[73].

Недавно появился еще один интересный научный источник, он называется «Протоколы Политбюро ЦК ВКП(б) как исторический источник по проблемам формирования и проведения советской внешней политики конца 1920-х – 1930-х гг.»[74]. Конкретного автора этого исследования не знаю, но пласт там вскрыт достаточно глубоко. Приведу лишь один любопытный пассаж из этого исследования, размещенного на сайте доктора исторических наук Олега Николаевича Кена. Возможно, что он и есть автор этой статьи.

«Широкое понимание функций официальных записей Политбюро как социально-культурного феномена позволяет лучше понять их некоторые делопроизводственные особенности, в частности параллельное составление “обычных” и “особых” протоколов, направление выписок из “особых протоколов”, отсутствие стенограмм заседания Политбюро.

Начиная с 1923 г., в преддверии развязки национально-революционного кризиса в Германии, Политбюро ЦК РКП(б) перешло к новой системе фиксации своих решений. Наиболее масштабные секретные постановления стали исключаться из корпуса “строго секретных” протоколов и заноситься в протоколы Политбюро с грифом “особая папка” (“совершенно секретно”) с оставлением в исходном протоколе пометы “Решение – особая папка”. Несмотря на различный уровень секретности, между “особыми” и “обычными” протоколами существовало полное совпадение в формулировках вопроса и указании лиц или учреждений, представившего его на усмотрение Политбюро. Обозначенные в “совершенно секретных” протоколах одним или двумя инициалами докладчики и лица, деятельность которых стала предметом решения Политбюро, не расшифровывались и в “особых” протоколах. Как правило, все содержание принятого решения относилось к одному из двух видов протоколов и оно заносилось в него целиком. Постепенно практика придания части постановлений более высокой степени секретности привела к образованию двух параллельных систем записи постановлений, при которой решения, принятые на заседании Политбюро и в промежутках между заседаниями, распределялись между “обычными” и “особыми” протоколами, так что к началу 30-х гг. количество “особых протоколов” фактически совпало с числом заседаний Политбюро и необходимость в дополнительной нумерации отпала.

Число документов, относимых к наиболее конфиденциальным, быстро росло; “особая папка” пополнялась в значительной мере за счет перенесения в нее большинства внешнеполитических дел. Если не считать вопросов о назначениях представителей СССР за рубежом (полпредов, торгпредов, военных атташе, руководителей и членов делегаций на международных конференциях и т. д.), то в “особую папку” направлялись все иные постановления Политбюро по проблемам взаимоотношений СССР с внешним миром, независимо от того, насколько важным или секретным было существо конкретного решения. Часть внешнеполитических постановлений, однако, продолжала фиксироваться в “обычных” протоколах, копии которых подлежали более широкому распространению, нежели “особые папки”. Выявить определенные правила, которыми руководствовалось Политбюро (или Секретарь ЦК ВКП(б), руководивший процессом подготовки и принятия решений, подписывавший протокол) при распределении своих постановлений между двумя видами протоколов, оказалось невозможным. Можно констатировать лишь, что все решения по экспортно-импортным операциям, осуществлявшимся сверх ранее утвержденного валютного плана, – будь то, например, закупка свиней на