– Нет, сэр, я просто шел к каюте капитана, чтобы... э-э... сопровождать мисс Миранду на прогулке, пока он занят бортовым журналом.

Фолуорт взглянул на люк: команде собирались подавать обед; половина офицеров сидела в своих каютах; священнодействие по заполнению журнала займет Дженнингса по крайней мере на час. Поистине это был день чудес! Фолуорт облизнул губы и постарался заглушить Стук в груди.

– Послушайте, капрал... э-э...

– Спенсер, сэр.

– Да, конечно, Спенсер. Я сам направлялся в каюту капитана – специально, чтобы проводить мисс Миранду вниз, где она могла бы провести время с другими пленными женщинами. Мне сказали, что среди них у нее... сестра, к которой она все время умоляет ее отвести. – Он изобразил улыбку и уверенно добавил: – Раз уж у нас одно и то же поручение, можно предположить, что в последний момент капитан Дженнингс изменил свой приказ. Во всяком случае, я проверю, а вы возвращайтесь к своим обязанностям.

– Сэр, – неуверенно начал моряк, – я ценю ваше предложение, но...

– Я возьму ответственность на себя, если вас это беспокоит. Очевидно, здесь произошло какое-то недоразумение. Чин имеет свои привилегии, но Старик спустит с меня шкуру, если я посмею уклониться от своих обязанностей.

– Да, сэр, я понял, что вы имеете в виду. – Капрал Спенсер сделал шаг назад и проворно отдал честь. – Благодарю вас, сэр.

– Был очень рад вас видеть. – Фолуорт смотрел вслед моряку, торопившемуся присоединиться к товарищам. – Действительно, я очень рад этой встрече.

Адриан, как мог, отдал Малышу Дики распоряжение послать за ним, если по какой-либо причине он понадобится Мэтью. Прикончив почти всю фляжку рома, доктор впал в бессознательное состояние, и Адриан отправился в свою каюту, сердито глядя на охранника, сопровождавшего его по коридору и оставшегося потом стоять на страже за дверью каюты лейтенанта.

Тело у Адриана болело, словно он разделил с Мэтью удары плетью – или из-за того, что он этого не сделал? Во всяком случае, у него была потребность выпить, и первое, что он сделал, после того как запер дверь, – это направился прямо к морскому сундуку и отыскал еще одну полную фляжку рома. Он швырнул китель на кровать и, нетерпеливо просунув палец между тканью и горлом, расстегнул ворот рубашки; несколько маленьких перламутровых пуговиц жилета были жестоко вырваны вместе с тканью и раскатились по полу, а вслед за ними немедленно последовал и сам жилет.

– Что вы уставились, черт побери? – прохрипел он, и Кортни еще глубже спряталась в темный угол.

Баллантайн жадно пил прямо из горлышка и смотрел на Кортни поверх плоской фляжки. Глаза у нее распухли и покраснели от слез, она быстро опустила ресницы, чтобы скрыть яркий блеск изумрудных озер, и на щеке Адриана дрогнул мускул.

«Вы можете избивать меня, пока до крови не разобьете себе руки, Янки, но больше не увидите моих слез...»

– Вот, – налив в кружку немного рома, он со стуком поставил ее на стол, – думаю, вам это необходимо.

Баллантайн снова жадно потянулся к фляжке, пытаясь алкоголем прогнать из головы злорадный голос Уилларда Дженнингса. Он пил, пока у него не начали слезиться глаза и ему не пришлось оторваться, чтобы глотнуть воздуха.

– Лейтенант?

Откинувшись на спинку стула, Адриан посмотрел на паука, проворно плетущего паутину от потолочной балки к покачивающемуся фонарю, потом снова поднял фляжку и пил, пока до его сознания не дошел нерешительный шепот.

– Вам не следует сейчас разговаривать со мной, – хрипло пробурчал он. – Никому не стоит со мной сейчас разговаривать.

– Но я должна знать! Сигрем... Сигрема...

Баллантайн резко вдохнул и закрыл глаза, чувствуя, как потоки алкоголя и кислорода смешиваются в его крови. На мгновение у него закружилась голова, но он нашел в себе силы тряхнуть ею, чтобы вернуть ей ясность, и, остановив взгляд на Кортни, увидел только зеленые глаза на бледном испуганном лице.

«Опасные глаза», – мелькнула у него мысль. Отец никогда не убережет мужчину от таких глаз; таких глаз нет ни у матери, ни у сестры, ни даже у проститутки, которая может изобразить любые чувства. Такие глаза могут заставить человека полностью забыться, они могут заставить его захотеть забыться.

– Сигрем мертв. Его тело, – Баллантайн четко выговаривал слова распухшим языком, – отдали морю. Вы будете это пить?

Кортни увидела, что он пальцем показывает на кружку с ромом. Ее горло пересохло от плача, желудок скрутился в огромный узел, и чтобы прийти в себя, она, пошатываясь, вышла на свет и под взглядом стальных глаз потянулась к кружке.

– Он что-то сказал вам перед кончиной. Что?

– Пустяк.

– Человек не говорит пустяков, когда умирает.

– Он не сказал ничего такого, что приятно было бы услышать его убийцам! – огрызнулась Кортни и с вызовом посмотрела на американца, напуганная собственной отвагой.

Она решила, что терять ей нечего, и через секунду фляжка поднялась, наклонилась, а потом снова опустилась. Кортни отпила из кружки сладкого холодного рома, и от этого глотка ее желудок сжался, словно от удара кулаком. Баллантайн только слегка морщился после каждого глотка, но она заметила, что у него на лбу выступили капли пота, а сильные пальцы теряют способность крепко держать фляжку.

– Вы пьянеете, Янки, – тихо проговорила Кортни.

– Конечно, Ирландка. Можете присоединиться ко мне, если хотите, или можете... – он неопределенно помахал рукой в воздухе, – не присоединяться.

Она долго смотрела на Адриана, а потом спросила:

– Как доктор?

– Совершенно пьян.

– Я имею в виду, как его спина? – терпеливо пояснила она.

– Полагаю, покрылась волдырями и адски горит.

– Почему он это сделал?

– Почему? – Баллантайн приподнял бровь и криво усмехнулся. – Потому что он не герой. Так он сказал, во всяком случае. Не герой. Не такой, как мы все. – Баллантайн подался вперед, на несколько дюймов промахнулся мимо стоявшего на столе ящичка с сигарами, нахмурился и сделал еще одну попытку, но ящик не захотел открываться под его неловкими пальцами.

– Давайте я открою, пока вы не поломали ящик. – Кортни, вздохнув, забрала у него из рук сигаретницу.

– Ха, вы тоже курите сигары? Мне следовало бы догадаться... Но вы могли бы сказать мне, и я бы предложил вам сигару. Черт, вы сражаетесь, как мужчина, пьете ром, ругаетесь громче – и лучше, – чем я, вы носите мужскую одежду и мужскую стрижку... Я не удивлюсь, если узнаю, что вы курите и плюетесь тоже как мужчина.

Рука Кортни застыла на полпути к губам. Отец научил ее, как обрезать, смочить и разжечь сигару, но она всегда считала, что этим она просто доставляет ему огромное удовольствие, а насмешка Баллантайна очернила это воспоминание и заставила ее почувствовать себя вульгарной и порочной. Она с отвращением бросила сигару и отвернулась от его издевательской ухмылки. Медленные крупные слезы покатились у нее из глаз на подбородок и закапали на светло-голубую рубашку, тут же впитываясь в ткань. Она уже с трудом сдерживала рыдания.