— А теперь?

Он поглядел на нее с легким удивлением:

— Неужели ты не разглядела? Я заразился звездной немочью.

— О нет!

— О да! Бесспорно, в легкой форме. Несколько голубоватых пятен у меня на бедре. Я их даже не сразу заметил и больным себя совершенно не чувствовал.

Вспомнив зверскую жестокость и страдания, которым она была свидетельницей, Гвин даже не попыталась скрыть свой гнев.

— И, разумеется, правило об изгнании к племяннику правителя неприложимо?

— Разумеется. Но я обнаружил, что помечен Проклятием, и даже представитель несуществующего императора тут ничего поделать не мог. — Слова эти могли быть произнесены с иронией, но она в них не прозвучала. Раксал, если судить по его полнейшему равнодушию, мог бы говорить о совсем чужом человеке.

Гвин с досадой на себя обнаружила, что невольно отстранилась от него. Она искупила это, положив ладонь ему на плечо. Он, казалось, не заметил ни того, ни другого.

— Каким Проклятием?

— Проклятием Страсти.

— Я так сожалею, Раксал-садж. Конечно, мне следовало бы догадаться, но я ни разу не встречала муолграта. Я думала...

— Ты думала, что мы все накладываем на себя руки? Общераспространенное убеждение, что муолграты кончают с собой, так же как шуулграты сходят с ума, джоолграты ввергают всех в безумие, огоулграты погибают от самых нелепых причин, ивилграты наводят недуги на людей и их убивает толпа, а авайлграты просто исчезают.

— Я слышала про все это, но не верю... — Тут она вспомнила рассказы Тарнов о джоолгратке и о человеке, который упал мертвым, когда пытался унести ее в прошлую ночь, и поправилась: — То есть не всему.

— У меня нет никакого желания покончить с собой, — безразлично заметил Раксал. — Чтобы убить кого-то, даже себя, нужна та или иная страсть, не так ли? А я ничего не чувствую. Я не угнетен, не испытываю ни злобы, ни гнева, ни отчаяния. Быть может, со временем я погибну от скуки, но сейчас я даже скуки не испытываю.

— Мне жаль тебя. От всего сердца.

— Ты счастливица! Но меня не надо жалеть. Вероятно, мне следует завидовать. Меня ничто не трогает, Гвин-садж. Я не страдаю. Не испытываю страха. Я помню, что испытывал подобные чувства, но не помню, какие они. Вот сейчас я испытываю телесную усталость от долгой езды верхом, но она не вызывает у меня ни грусти, ни удовлетворения. Я сознаю, что мой желудок пуст, а потому я поем, когда мне предложат еду, но мне безразлично, ем ли я жареных жаворонков за столом моего дяди или объедки из сточной канавы.

Вечер словно бы нес с собой промозглый холод, хотя солнце еще не закатилось.

— Про муолгратов рассказывают и другое, — неловко сказала Гвин.

Раксал пожал плечами.

— Полагаю, что и это верно. Я не утруждал себя попытками проверить, как дядя меня ни понуждал.

— По-нуж-дал?!

Он посмотрел на нее, словно она была непроходимо глупа.

— Нам приписывается способность возбуждать в других чувства, которые сами мы испытывать не в состоянии. Ты ведь это слышала?

— Да! Но зачем...

— Затем, что он очень бы хотел обладать таким даром. В какой-то степени он им и обладает, вернее, обладал... говорят, в молодости он был великим оратором. Узнав про мое Проклятие, он обрадовался, что теперь-то вопрос о его преемнике решен.

Гвин вдруг заметила, что ее ладонь все еще лежит у него на плече, и опустила руку.

— Правитель, не испытывающий никаких чувств, был бы неподкупен!

— Моего дядю интересовало не это. Он больше думал о толпах, доведенных до патриотического исступления. Он представлял себе, как совет поднимается в едином порыве, чтобы приветствовать его... или потом меня. Он думал, что в будущем любое голосование окажется единодушным и в его пользу.

— И ты мог бы это сделать? — спросила она недоверчиво.

— Так говорят. Но зачем мне было затрудняться?

Гражданский долг, семейная сплоченность, самопожертвование ради великого дела... Она нашла несколько ответов, но отмела их все и вознесла безмолвную молитву Двоичному Богу.

— Я искренне рада, что таковы твои чувства, Раксал-садж.

Он пожал плечами, словно все это не имело ни малейшего значения.

— У меня нет никаких чувств. И не надо меня жалеть. Мне, во всяком случае, себя не жаль.

От костра донесся аппетитный запах, и Гвин поняла, что просто изнывает от голода. Она почувствовала себя виноватой: она голодна, он помечен Проклятием. Горстка зерна утолит ее голод, а его жизнь погублена навсегда.

— Ты когда-нибудь слышал о Рарагаше?

— Да.

— Мне сегодня сказали, что там все еще живет много меченых. Мне сказали, что они часто способны помочь тем, кто только что... таким, как ты.

— Я не очень хочу, чтобы мне помогали, благодарю тебя.

— Но чего ты хочешь? — спросила она в ужасе.

— Ничего.

— Так почему ты едешь в Тарнскую Долину?

— Потому что мне приказали. Застарелая привычка повиноваться еще сохраняет некоторую власть надо мной — однако, как ты видишь, уже довольно слабую, не то я не рассказал бы тебе все это. Я по-прежнему умываюсь, бреюсь и одеваюсь в силу привычки. Мне сказали, что привычки вскоре исчезнут.

— Тебе необходимо поехать в Рарагаш!

— Зачем? Я же не страдаю. — И Раксал Раддаит еще раз пожал плечами.

Глупость, и ничего больше! Булриону Тарну за шестьдесят. Он прадед. Он не должен ползти на четвереньках сквозь колючий кустарник темной ночью, стараясь не... Громкий хруст валежника.

Тише!

Узкий серп Авайль опустился совсем низко. Она почти не давала света, но помогала легко держаться нужного направления. Всеми почитаемому патриарху клана Тарнов никак не подобало бы описать в кустах широкий круг, а затем подползти к спящему Возиону, например, или к Хаймиону, или — хуже того! — к кому-нибудь из женщин! И... Нет, об этом и подумать страшно.

Ох! В звездном свете все выглядело смутным. И было острым, колючим, хрустящим. Ветки стаскивали с него шляпу. Сырой запах палой листвы бил в ноздри. Что-то впивалось ему в колени и ладони. Ох! Что если он растянет спину, не сможет ползти, должен будет позвать на помощь...

И чего только мужчины не проделывают ради женщин! Гвин захотела предаться любви в кустах. Теперь же. В эту ночь. И пусть завтра в долине их ждут удобные кровати... правда, и на шестьсот глаз больше, чтобы следить за ними, чем здесь. И не важно, что он не одобряет совокупления, не узаконенные браком. И не важно, если все остальные тут знают, что он замыслил — или знают хотя бы двое-трое и расскажут утром остальным, так что придет конец его доброй славе и здравость его ума будет поставлена под сомнение.