Вспомнив, как Кэрп толковал знамения, Гвин сказала небрежно:

— По-моему, очень благоприятное расположение. А как Шууль и Авайль?

Пастырь бросил на нее взгляд, в котором гнев сочетался с подозрением:

— Надежда и Изобилие.

— Поуль в это время года должна ведь быть в Доме Мужчин? Тогда смерти мужчин противостоят страсть между зрелыми и надежда пожилого возраста, а это, мне кажется, твой отец, что может быть яснее? Мы можем ожидать перемены в изобилии, верно? Вероятно, это значит, что для начала я рожу близнецов. Удача в созидании сулит многие блага. Что я упустила?

— Ивиль в Печали! — злобно сказал Возион.

— А-а! — Она вложила кинжал в ножны. — Этого я объяснить не могу. А что скажешь ты?

— Обычно это означает болезни, моровую язву. Или же исцеление великой печали?

— Ну, раз так, мне кажется, нам лучше промолчать. И мне, наверное, не следует говорить про остальное, пока я не уверюсь окончательно? — Она вопросительно подняла бровь.

— Да, пожалуй, не следует.

Тут нагромождение хвороста совсем сузило тропу, и Возион направил лошадь вперед, а Гвин последовала за ним. Оставалось надеяться, что он принял оливковую ветвь примирения, которую она ему протянула. Не стоит навлекать на себя вражду пастыря, но тем не менее она не допустит, чтобы он ею помыкал, — и уж конечно, не позволит запугивать себя знамениями. Любое знамение поддается двоякому истолкованию.

Когда тропа снова расширилась, Возион проехал дальше вперед и заговорил с Элим. Гвин не знала, то ли радоваться, что избавилась от него, то ли рассердиться, что он так бесцеремонно пренебрег ею.

Она оглянулась — кто слышал их разговор? Но увидела, что беспокоиться не о чем. За ними следовали Полион с Ниад, но в некотором отдалении, причем всецело поглощенные друг другом. Ниад справлялась с лошадью очень неплохо, если вспомнить, что она впервые ехала верхом. Гвин натянула поводья и остановилась. Они проехали мимо, словно бы не заметив ее. Ну разве любовь не чудо?

Следующий всадник бросался в глаза, щеголяя новехонькой зеленой одеждой. Подручный правителя, Раксал Раддаит. Он неуклюже сгорбился в седле, хотя вначале выглядел опытным наездником. Голову он понурил, словно погрузившись в размышления.

Она решила, что для соглядатая он ведет себя очень странно. Если ему поручено заняться семьей Тарнов, почему он едет один, а не рядом с другими, участвуя в разговоре, задавая вопросы? Если ему поручено разведать эти места — а что он воин, сомнения не было, — так почему он даже не смотрит по сторонам?

Она ударила лошадь каблуками и поехала рядом с ним.

— Прости мое любопытство, Раксал-садж. Не думаю, что мы встречались до этого дня, но почему-то твое лицо мне кажется знакомым.

Он взглянул на нее без малейшего интереса и отвел глаза.

— Быть может.

— Так как же? Где?

— Ты часто бываешь во дворце?

— Ни разу там не была.

Он пожал плечами, разглядывая свои пальцы, держащие поводья.

— Городские церемонии? Например, благодарственное молебствие после конца моровой язвы?

— Да. Я там присутствовала.

— И могла видеть меня там.

Пожалуй, но это не было ответом на ее вопрос. Она задала другой:

— Почему?

— Что — почему?

— Почему я должна была обратить внимание на тебя, когда там был чуть ли не весь город?

Он молчал так долго, что она уже решила, что ответа не получит.

— Я племянник Имквита.

— Что?! Так тебя зовут не...

— Да. Но пока достаточно и этого имени. Начальник гвардии...

— И его наследник?

— Нет. — Раксал покачал головой.

Гвин, сгорая от любопытства, требовательно спросила:

— Почему? Чем так важна Тарнская Долина, что его милость послал на разведки собственного племянника?

— Думаю, ничем. Мой дядя не делится со мной своими мыслями, но, по-видимому, он считает, что Булрион-садж в недалеком будущем обретет большое влияние.

— В чем?

— Этого я не знаю.

Этому она поверить не могла. Возможно, предполагаемый наследник поссорился с правителем и был отстранен? Но если он в немилости, сослан в глухой деревенский край, почему он хранит такое равнодушие? Она не сумела подметить ни гнева, ни озлобления, ни даже безнадежности. Только равнодушие, и ничего, кроме него.

Гвин Солит льстила себя мыслью, что хорошо разбирается в людях. И была раздосадована, что человек может держаться столь непроницаемо. Раксал Раддаит, решила она, либо один из самых ловких лжецов, каких ей доводилось встречать, либо считает ее полной дурой. Либо и то и другое вместе.

— Думаю, время покажет, — сказала она ласково и придержала лошадь, чтобы найти более приятного собеседника.

Вереница всадников растянулась по пустоши. Ни разу никакие враги не дали о себе знать, и даже Булрион признал, что на таком расстоянии от Далинга можно уже не нести нескончаемого дозора. Усталые лошади брели вверх по пологому склону, заросшему дроком; солнце окрасило запад неба в багряные тона. От колен и до шеи все тело Гвин мучительно ныло.

— За этим гребнем есть хорошее место для ночлега, — сказал Булрион. — Чему ты смеешься?

А она и не заметила, что смеется.

— Помнишь, что говаривал Кэрп: «Ты нуждаешься в боге, когда тебе требуется возблагодарить кого-то?» Никогда еще я не проводила столько времени на лошади и буду неимоверно благодарна, когда смогу спешиться.

Булрион сочувственно улыбнулся.

— Возможно, твоя ивилгратка сможет дать тебе облегчение?

— Наверное. Но было бы неосторожно просить ее, правда? По такому пустяку, как усталость от седла.

— Пожалуй, так.

— А если место привала обеспечит надежное укрытие, Булл-Бык, то не думаю, что ночью такая усталость будет большой помехой.

Старик заморгал, и его взгляд умудрился выразить одновременно и неодобрение, и восторг.

Гвин все-таки удалось поехать с ним рядом: они проговорили уже несколько часов, и никто им не мешал. Она вряд ли могла бы припомнить хоть слово из этого разговора, но каждая минута была наслаждением. Он был стар. Он был уродлив. В седле он больше всего смахивал на огромный куль муки. Лицо его хранило борозды, оставленные непогодой за полвека с лишним. Даже его густые брови были все в серебре. Но он был дождем в пустыне. Есть люди, которым время идет лишь на пользу, как и вину.

Она, к несчастью, не принадлежала к таким. И после единственного дня под палящим солнцем чувствовала себя высохшей и истерзанной.