окошка с кассовым аппаратом, выложить деньги. Обычно я говорил в таких случаях: «Нам – на двоих!» Поскольку на моем мальчишеском лице не было ни тени сомнения или смятения, пробивали. Хотя иногда интересовались, где второй. Тогда приходилось махать рукой за спину: «Да вот, прямо за мной!»

Единственным торговым местом, где тогда, в начале пятидесятых годов, очередей не было, являлся книжный магазин. Чтобы добраться, надо преодолеть довольно крутую деревянную и скрипучую лестницу, ведущую на третий этаж. К тому же не было денег на книги, не было дома места для книг, да и книг самих в магазине той поры тоже особо не было. Так, в основном, школьные учебники, всяческая методическая литература и бесконечные собрания избранных произведений Маркса, Энгельса, Ленина и особенно – Сталина. Но это же совсем другой ракурс. Один раз взглянул и налюбовался, а я приходил более или менее постоянно. Всякий раз, оказавшись на Перекопе, забирался сюда, чтобы порыться в развалах, устроенных прямо на деревянных прилавках, подержать книгу в руках, полистать её, вдыхая ни с чем не сравнимый запах бумаги, краски и свинца, особый полиграфический запах.

Вместе или раздельно?

Главным в жизни по-прежнему оставалась школа, тем более такая уютная и теплая, как наша – №56. Здесь меня настигла первая в моей жизни (и, как оказалось, далеко не последняя) реформа народного образования.

Мы тогда учились отдельно от девочек. Еще одной мужской школой на «Перекопе» была та, что на кольце трамвайного маршрута (ныне Комсомольская площадь), школа №40 имени Ленина. Другой неполной средней школой была №29, размещавшаяся в левом крыле клуба имени Сталина. Кстати, два вождя на одной площади – не перебор ли?!

Что касается девочек, то у них, пожалуй, и стремления попасть в школу для мальчиков не было. Мальчики же, при всем желании и ни под каким предлогом не могли попасть в девчачью школу. Мне повезло. Соседки мои Нина и Валя Страховы иногда брали меня с собой на их школьные вечера. Конечно, оказывался не один, было много ребят корпусных, живших ближе меня, чертолаповского. Большой высокий зал с лепниной и люстрами, яркий свет и музыка… Девочки в строгой форме с белыми передниками и белыми же, огромными, в полголовы, бантами. И танец с робким прикосновением горячих рук. Праздник, да еще какой! И как же не хотелось выходить из этого светлого царства на темную, уже вечернюю улицу и тащиться за три километра в грязь, тесноту и холод!

Только когда мы учились уже в шестом классе, наши школы объединили. Кажется, даже в середине учебного года, но, возможно, и ошибаюсь. Новость об объединении первоначально восприняли без восторга, уж слишком мы «заточены» были на мужское начало, этакие «маленькие мужички», и всякие там «пуси-муси» не для нас!

Первой трещиной в подобном отношении к преобразованиям стало разрешение стричься не под челку, а под полубокс, то есть носить пусть укороченную, но прическу. Сама возможность пройти после зарядки из спортзала мимо физрука с гордо поднятой волосатой (!) головой приводила в восторг.

Мы сразу же вошли в тесный контакт с одноклассницами, и нет-нет да могли одну-другую «пощупать» на переменке. Разумеется, большинство девчат были категорически против. Настолько категорически, что и по физиономии могли заехать не охнув. Но две из них, на задних партах, были совсем не против подобного внимания, чем мы и пользовались. Хотя что мы там могли нащупать? Наши сверстницы, те же самые дети войны, в подавляющем большинстве были малорослы и тщедушны, для своего возраста малоразвиты. Тем не менее, лезли: значит, что-то находили.

На успеваемость нашу слияние не повлияло, а вот то, что в подавляющем большинстве мы стали гораздо внимательнее к своему внешнему виду – факт. Хотя каких-то устойчивых пар так до конца учебы в той школе не образовалось. За исключением одной. Учился в нашем классе краса и гордость Валька Шубин, черноволосый крепыш, отличник учебы и разрядник в спорте, кажется – акробатике. В белой майке, рельефно облегавшей его, он очень походил на киноартиста, и не нашего тракториста, а какого-нибудь заграничного героя. Он-то вот и нашел себе пару, что было неудивительно, учитывая все сказанное выше. Очень поразило всех нас, включая учителей, что они поженились, не дожидаясь окончания школы. А учитывая, что подруга Вальки оказалась беременной, их расписали по особому регламенту. Впрочем, удивление не то слово. Точнее сказать, новость потрясла всех. И если девчонки шушукались без конца, а некоторые даже плакали, мы отнеслись к событию если не с поддержкой, то с некоторым пониманием, чего нельзя сказать об учителях и руководителях народного образования района. Школьные инструкции подобного единения не предусматривали, и «гордость класса» из школы «выперли».

По тем временам это и наказанием-то не считалось. Многие наши сверстники, кто по слабости ума, кто по лени, едва дотягивали до пятого класса. А уж до седьмого – в лучшем случае – половина. Бросали учебу и в шестом, и в седьмом классе. Но никакой гулянки! Кончил учиться – иди, работай. И шли. Возрастного ограничения при приеме на работу не существовало. Иное дело, что работа предоставлялась неквалифицированная и физически тяжелая, где ребята быстро матерели и грубели. Мой приятель Генка Сумкин, бросив школу, стал шпалоукладчиком, это в четырнадцать лет!

Уже будучи студентом, я повстречал Вальку Шубина, не признал его и прошел бы мимо, если б тот не окликнул. Он нисколько не прибавил в росте и весе, оставаясь по габаритам все тем шестиклассником. Как-то уменьшился весь. Даже голова вроде бы усохла. Прежними остались только черные умные глаза и гладкая, словно прилизанная, прическа. Он окончил школу рабочей молодежи без отрыва от производства, выучился на поммастера и ничего, кроме семьи и работы, не знал. Мне стало жаль его.

У меня к тому времени четко определились предметы любимые, не очень и совсем нелюбимые. К последним относились предметы естественно-математического цикла, включая математику, физику и химию. Нравились история, география, рисование. Были и свои непонятки. Русский язык и литература – практически один школьный предмет. Так русский я не любил и не знал, а литературу очень любил и знал неплохо. Позже писал такие сочинения, что их зачитывали в классе, не имея возможности показать, ибо для того следовало перепечатать на машинке: слишком много ошибок.

Сплошным недоразумением оставался для меня, да и всего класса, иностранный язык, у нас – немецкий. Преподавала его худенькая, молодая и, на мой тогдашний взгляд, довольно привлекательная женщина по фамилии Иоффе, из семьи известных ярославских врачей Крохоняткиных.

Успевали