— Но этого не случилось, и ты решила устроить самосуд сама, — напомнила я.

— Я жалею об этом, что бы ты ни думала.

— Да? А выглядело это как месть.

— Наверное, потому что я имела все основания мстить. Разве нет? Меня предали! — раскричалась она. — Весь клан чувствовал себя обманутым, а я — больше остальных! Из всех Дев только я знала, что такое беспомощность перед мужчиной! Я не хотела иметь с ними ничего общего больше, а в итоге? Ты понятия не имеешь, как я боялась потерять эту дружбу! Я дорожила этими отношениями, я верила, что их ничто не сможет испортить, но всё обернулось так, что хуже не придумаешь! Но как бы сильно я ни злилась, я даже не думала вредить Чили. Ты сама видела: если бы он не преследовал меня, никто бы не узнал ничего в тот раз. Я бы не стала разбалтывать его секрет, но он не оставил мне выбора! Я была напугана, разочарована, растеряна, я чувствовала реальную угрозу от него… А что касается поджога? Хочешь знать? Я подслушала разговор мати с подругами, где она сказала, что это лучшее, что я могла бы сделать. Она знала, что я слышу её. Мне самой ничего подобного бы в голову не пришло, но…

— Я видела тебя, Виола, — перебила её я. — Ты не была похожа на жертву, ты наслаждалась этим.

Она надолго замолчала, прежде чем холодно выдать:

— Ну и что? Он никогда не знал боли, а та боль, которую мы в силах ему причинить, всё равно не оставит на нём ни следа. Не важно, что я сделаю, Чили никогда не понять, что перенесла я сама.

— Тем не менее, ты написала это письмо.

Она посмотрела на уже порядком измятую бумагу.

— Не я. Зира.

Чего?!

Я думала, что она даже не знает о том, чем её единая занимается.

— Вообще-то это была её идея. Сама бы я никогда не осмелилась подойти к тебе, и уж тем более к Чили, хотя и думаю об этом постоянно, — ответила Виола. — Ты же знаешь, Зира, как моя пара, переживает всё это наравне со мной. Это мучит нас обеих, но Зира намного решительнее меня. А ещё у неё явный поэтический талант. — Из её груди вырвался какой-то болезненный смешок. — Скоро наш черёд проходить последнее испытание, и она сказала, что я должна разобраться с этим раз и навсегда.

— «Разобраться»?

— Чили нужно знать, что хотя бы один человек из всего клана принимает его таким, какой он есть, — пояснила Виола, похоже, забыв о моём существовании. — Мне нужно было время, чтобы пройти этот этап. Я переосмыслила многое, и это касается не только Чили, но и наставниц, и мати. Я всегда старалась потакать им, и это не сделало меня лучше. Сейчас же я ни в чём себе не отказываю. Разве не для этого предназначено время Песни и Танца? Теперь я только и делаю, что нарушаю их запреты, не считаясь с чужим мнением, и это… прекрасно. Любить, ненавидеть, бояться так, как ты сама хочешь, а не так, как нас научили. Сама подумай, это так нелепо: нам внушают страх изгнания, но при этом отправляют на верную смерть, когда приходит час последнего испытания.

— Так значит, ты изменилась? Вот так просто?

— Я никогда не ненавидела Чили по-настоящему, если ты об этом. Мне приказали его возненавидеть, и я подчинилась. Всё это было игрой запутавшегося ребёнка. Такой же, как твоя «любовь» к нему, Ива. Называя меня предательницей, ты, кажется, не понимаешь, что тоже предаёшь Чили. Отвергаешь даже более жестоко, чем я когда-то. И всё равно почему-то считаешь себя лучше меня.

— Это не важно, — отрезала я. — Со своим отношением к Чили я уже давно разобралась. Мне без разницы, что вы все о ней думаете и даже, что она сама думает о себе. Само слово «мужчина» всегда было синонимом чудовища в нашем мире. Я не признаю, что Чили имеет к этому хоть какое-то отношение.

— Но разве признав это, ты не поможешь нашим будущим поколениям изменить отношение к мужчинам?

— Я не хочу ничего менять.

— И, кажется, я понимаю почему, — ответила Виола. Наверное, вспомнила сцену, подсмотренную у Мяты. — Тебе выгодна всеобщая ненависть к Чили.

— Не обвиняй меня в том, что случилось именно по твоей вине, Виола.

— Я не виновата в этом, — с нажимом повторила она. — По крайней мере, не в той степени, в какой ты себе представляешь.

— Моё мнение тут ни при чём.

— Вот именно! Не тебе решать, просто передай это письмо Чили. Думаю, здесь написано всё, что я хотела бы сказать при личной встрече, и даже лучше.

— Думаешь? — переспросила я, недоумевая.

— Я не открывала его. Зира просила довериться ей, так что я без понятия, что здесь написано.

Виола протянула мне конверт, который я приняла. Это уже было больше, чем она надеялась. А потом я развернула его, хотя, как только узнала про это письмо, решила, что ни в коем случае не сделаю этого. Прочитать его было почти то же самое, что вручить Чили: она узнает и о его содержании, и об этом разговоре, когда мы опять сядем спина к спине.

Пробежав взглядом по листу бумаги, я поднесла его к огню. Виола дёрнулась было остановить меня, но я разжала пальцы, и её послание упало в пламя. Бумага быстро почернела и съёжилась.

— Прости, но ты лучше других должна понимать безумное желание сжечь что-то дотла. Радуйся, что это не твои волосы, — сказала я, когда она злобно глянула на меня. — Хотя даже твоё самосожжение не исправит того, что ты натворила, что уж говорить об этой бумажке. Мне бы не помешал талант красноречия твоей подруги: сама я не представляю, как описать тебе ту ненависть, которую к тебе испытывает Чили. Ты бы не осмелилась больше показываться ей на глаза после такого. И уж тем более приходить сюда, всерьёз думая, что её это порадует. Без разницы, что там было между вами в прошлом и насколько по-настоящему это ощущалось. Сейчас ты не нужна ей ни в каком ином виде, кроме как для утоления её жажды мести. А когда я представляю это… мне даже становится тебя жалко.

— Не зазнавайся! — рявкнула Виола, не сдерживая слёз. — Лучше себя пожалей! Говоришь со мной так, будто не понимаешь, что через пару