Иисуса со стороны право­верных иудеев. Эти притеснения, описанные также в «Дея­ниях апостолов», начались по разрушению Иерусалима, осо­бенно усилились к концу первого столетия и позже, во время Бар-Кохбы (около 130 г.) достигли своей высшей точки. Автор апокалипсиса выступает не столько, против римской империи, сколько против синагоги, которая замышляет уничтожить молодую общину, воплощенную в младенце девы; и если бы в его книге удалось найти намеки на рим­ское владычество, то только потому, что он, как иудей, ви­дел также и в римской империи смертельного врага во­жделенного для него царства божия. В силу вышесказан­ного отпадает и вопрос Болла: как мог этот «христианин» перенять, сказание о преследовании младенца-мессии драконом, если он не мог никак стать с ним в уровень? Он стоит с ним в уровень, но — как верующий в Иисуса гно­стик, а не как христианин, которому при этом предноси­лась жизнь исторического Иисуса.

Учение двенадцати апостолов (Дидахэ)

Как и в вышеприведенных случаях, представители хри­стианской мысли обычно слишком торопятся заключать о принадлежности к евангельской идеологии и так называе­мого «Учения двенадцати апостолов», или «Дидахэ». Правда, по Гарнаку эта книга представляет собою перво­начально иудейское произведение, только впоследствии переработанное в христианском духе и в новой редакции исполь­зованное церковью. Однако и здесь напрашивается предпо­ложение, что Учение апостолов уже в своем первоначальном виде содержало гораздо больше мнимо-христианского, чем это желали бы допустить нынешние о нем суждения, а пред­положение о христианских вставках утрачивает значитель­ную долю своей вероятности, если присмотреться ближе к характеру этих «вставок».

Уже в самом начале трактуемой книги нам встречаются изречения, буквально совпадающие с изречениями Иисуса, особенно из нагорной проповеди: «Путь к жизни таков: во-первых, люби бога, сотворившего тебя. Во-вторых, люби ближнего своего, как самого себя. Чего же ты себе не же­лаешь, всего того не делай и другому. А в этих сло­вах заключается следующее учение: благословляйте про­клинающих вас и молитесь за врагов ваших, даже по­ститесь за ваших гонителей. Ибо если вы любите тех, кто вас любит, какая вам благодать за это? Не делают ли того же и язычники? Вы же любите ненавидящих вас, и у вас не будет никакого врага. Воздерживайся от плот­ских и телесных похотей. Если кто ударит тебя в правую щеку, поставь ему и другую, и ты будешь совершенен. Если кто принуждает тебя идти милю, иди с ним две и т. д.» (1, 2 и сл.).

На первый взгляд это как будто слова, попавшие из евангелий Матфея и Луки в иудейскую книгу, трактовавшую о «двух путях», Пути жизни и пути смерти. Но как же мы объясним себе, что они не выдаются за слова Иисуса, в то время как они в этом случае должны были бы привлечь совсем иное внимание к себе и приобрести гораздо больший вес в глазах читателей? И почему это они поставлены на совершенно одинаковую ступень с явно иудейскими нрав­ственными изречениями и с аскетическими правилами пове­дения? Нельзя ли с тем же правом думать, что они попали в евангелие из иудейской идеологии, которой они ведь не чужды (хотя, быть может, только идеологии определенных кругов иудейства)? В действительности, вполне допустимо, что они представляют основное ядро нагорной проповеди.

А Иисус «Учения двенадцати апостолов», — есть ли он действительно Иисус синоптиков?

В этой книге мы находим молитву за вечерней трапе­зой, в которой говорится:

«Благодарим тебя, отец наш, за святую виноградную лозу Давида, отрока твоего, которую ты явил нам чрез твоего отрока Иисуса... Благодарим тебя за жизнь и познание, которые ты явил нам чрез твоего отрока Иисуса.

Благодарим тебя, святой отец, за твое святое имя, которому ты уготовил обиталище в наших сердцах, и за познание, и за веру, и за бессмертие, которые ты явил нам чрез Иисуса, твоего отрока...».

В этом обращении странным образом отсутствует вся­кий намек на соответствующие установительные слова тайной вечери у Павла и синоптиков, которых ведь следо­вало бы ожидать. Вместо этого, вое обращение имеет вполне выраженный неевангельский характер. «Святая ви­ноградная лоза Давида» напоминает точно так же, как «два пути», известное гностическое пристрастие к названным образам. Иисус называется «отроком Иеговы», как спаси­тель и искупитель у Исайи. Он чествуется как провозвестник «познания» и «жизни», и ему приписывается, что он дарует своим последователям веру и через нее «бессмертие», — совсем, так, как этого ожидали от своего спасителя гно­стики. Если, таким образом, иудейская книга о двух путях первоначально, как полагают, была предназначена для иудейских новообращенных, то все же для новообращенных не из официально-формального иудейства, но скорее из представителей той утонченной и уклонившейся в духовность и аскетизм концепции иудейского учения о морали, которая преобладала в тайных культах, где она шла рука об руку с отвержением обрядового закона, выявляла чисто челове­ческое содержание нравственности и стремилась заменить строгость иудейской законнической религии верою в боже­ственного спасителя и дарованные им таинства. И действи­тельно, уже ясно выраженный в стиле, в синтаксическом построении и в грамматической форме иудейский характер Учения апостолов, с его многочисленными дополнениями из иудейских писаний, наводит на предположение, что мы здесь имеем дело с произведением миссионерствующей иудейской секты гностического типа, чтившей в Иисусе героя своего культа. Во всяком случае, эта книга не дает нам права относить ее гностически сконструированного Иисуса без дальнейшего к «исторической» личности синоптиков.

Оды Соломона

Если считать установленным факт существования до­христианского и, во всяком случае, от христианства в тесном смысле независимого иудейского гностицизма, то тем самым проливается также свет на одну из интереснейших и важней­ших находок последнего времени в области истории рели­гии, именно на переведенные в 1909 г. англичанином Ренделом Харрисом с сирийской рукописи 16 столетия и им же объясненные так наз. «Оды Соломона».

Среди дошедших до нас от первоначального христиан­ства литературных памятников очень немногие окутаны по сей день таким мраком, как «Оды Соломона». Это произве­дение оказалось, как бы, яблоком раздора, попавшим в ряды исследователей начатков христианства; оно внесло чувстви­тельнейшую встряску во всю предыдущую исследователь­скую работу, глубоко поразило своей неожиданностью людей всех направлений и породило оживленный обмен противоречивых мнений. При этом с данным произведением связаны не одни только чисто формальные трудности, про­истекающие из того, что «Оды Соломона» дошли до нас только в сирийском переводе, и что смысл греческого по­длинника во многих случаях можно только отчасти угады­вать. Гораздо важнее необычное содержание «Од». Оно, по-видимому, не может быть увязано ни с одной из выдвинутых до сих пор концепций первоначальной истории