В растерянности и смятении Алексей искал выхода, и возбужденное воображение его рисовало мрачные картины. Выход виделся в одном: просить отца разрешить ему жить в деревне вместе с Ефросиньей. Требование незначительное и могло быть выполнено отцом. А там… там… все же в России, среди русских. Возможно, изменятся обстоятельства. Под утро, успокоенный своими мыслями, он мог облегченно вздохнуть.

Встретившись с Толстым и Румянцевым, Алексей сообщал о принятом решении вернуться в Россию в случае выполнения его требования. Толстой и Румянцев (не веря своему счастью!) обещали все, ссылаясь на собственные слова царя, говорили без устали, упоминали о благожелательности цесаря, вицероя.

«Не только действительный поход государя, но и одно намерение быть в Италии добрый ефект их величествам и всему Российскому государству принесли», — думал Толстой. В мыслях он готовил письмо Петру Алексеевичу, в котором надо было просить последнего согласиться с требованиями Алексея. Это, по мнению графа, дало бы возможность увидеть всем, каков царевич, прилепившийся к юбке чухонки. Кроме того, женитьбы царевича на Ефросинье отдалила бы его от цесаря, император обязательно потерял бы к нему доверие, а кроме того, сам факт женитьбы исключал бы вероятность сближения Алексея с каким-либо европейским двором. Знал, верно, граф Петр Алексеевич Толстой о том, что принц Орлеанский не прочь был выдать свою дочь за Алексея.

Царевич написал письмо отцу, цесарю и министрам.

Толстой, боясь упустить добычу, просил в письме к царю о том, чтобы Алексея «содержать несколько времени секретно, для того: когда это разгласится, то опасно, чтобы кто-нибудь, кому это противно, не написал к нему никакого соблазна, от чего может, устрашась, переменить свое намерение».

Петр, узнав о решении Алексея, «был вне себя от радости и обещал все собственноручно несколько раз, лишь бы ехал скорее царевич, которого он ждал, как ворон крови».

17 мая 1717 года писал он Алексею:

«Мой сын! Письмо твое, в 4-й день октября писанное, я здесь получил, на которое ответствую, что просишь прощения, которое вам пред сим, чрез господ Толстова и Румянцева, письменно и словесно обещаю, что и ныне подтверждаю, в чем будь весьма надежен, также о некоторых твоих желаниях писал к нам господин Толстой, которыя также здесь вам позволится, о чем он вам объявит».

Читая письмо, видишь, как далеки отец и сын, как разобщены они.

В тот же день Петр спешно отправил письмо к Толстому.

«Мой господин! Между другими донесениями писал ты, что сын мой желает жениться на той девке, которая у него, также, чтоб ему жить в своих деревнях, — и то, когда он сюда прибудет, позволено ему будет; а буде, когда здесь не похочет, то можно и в его деревне учинить, по прибытии сюда».

А через пять дней Петр пишет Толстому и Румянцеву:

«Мои господа! Письмо ваше получил, и что сын мой, поверя моему прощению, с вами действительно уже сюда поехал, что меня зело обрадовало. Что пишете, что желает жениться на той, которая при нем, — и в том ему весьма позволится, когда в наши края приедет, хотя в Риге или в своих городах, или хотя в Курляндии у племянницы в доме. А чтоб в чужих краях жениться, то больше стыда принесет. Буде же сомневаться, что ему не позволят, и в том может разсудить, когда я ему великую так вину отпустил, а сего малого дела, для чего мне ему не позволить? О чем и наперед сего с Танеевым писал, и в том сего обнадежил, что и ныне паки подтверждаю; также и жить, где похочет, в своих деревнях, в чем накрепко моим словам обнадежте его. А что я к нему о сем не писал, — для того, что он в письме своем ко мне не помянул однако ж и сие письмо моей же руки».

Петр в нетерпении. Из Петербурга в тот же день, 22 ноября 1717 года, уходит письмо к царевичу.

«Письмо ваше… я сего дня получил, в котором пишете о своем отъезде сюда, что мя гораздо обрадовало, котораго сюда вскоре ожидаю.

P. S. Писали к нам господин Толстой и Румянцев о вашем желании, очем я позволил, и писал к ним пространно, в чем будьте весьма благонадежны».

Итак, дело было сделано. Царевич готовился к отъезду в Россию вместе с Толстым и Румянцевым. Он настоял, чтобы разрешено ему было съездить в Бари, поклониться мощам святого Николая. Оттуда направились в Рим. Евфросинье, под предлогом ее беременности, был подготовлен другой поезд. (Разделение Алексея с Евфросиньей, похоже, входило в дальновидные расчеты противников Алексея.)

Как-то получилось, теперь этого не установишь, но Вену миновали тайком, хотя Алексей намеревался увидеться с Карлом VI. Узнав об этом, император пришел к мысли, что Румянцев и Толстой силой увезли царевича из Неаполя. Цесарь послал секретное предписание моравскому генерал-губернатору задержать под каким-либо предлогом царевича и увидеться с ним наедине. В разговоре генералу надлежало узнать, как уговорили царевича ехать в Россию, не принуждение ли здесь сыграло свою роль, устранены ли все помехи, вызывавшие прежде у наследника страх и подозрения, кои заставили его бежать из России.

Толстой и Румянцев сумели одолеть и это препятствие.

Царевич направлялся в Россию. Пожелания его и Евфросиньи в дороге исполнялись беспрекословно. Служители, бабка, священник высланы были навстречу роженице. Алексей, похоже, был спокоен и даже уверен в своем будущем. Из Твери, за несколько дней до розыска, он писал Евфросинье: «Слава Богу, все хорошо, я чаю меня от всего уволить, что нам жить с тобою, будет Бог позволит, в деревне, и ни до чего нам дела не будет… Для Бога не печалься, все Бог управит…»

Успокоенный обещаниями отца, царевич приближался к Москве, не ведая вовсе, что ожидает его в Первопрестольной.

Он ехал в надежде, что распри останутся наконец-то позади, а там… а там что, как говорится, Бог пошлет. Полусломленный, он не терял надежды, что будущее за ним. Были на его стороне (и он знал об этом) многие противники Петра. Показывали ему свое расположение князь Я. Ф. Долгорукий, Борис Голицын, Стефан Яворский и другие. Неосторожные откровения Алексея были известны им. Знали они о мыслях царевича, что думал делать, придя к власти. И им не по нутру были немцы близ престола. Партия Екатерины была ненавистна многим русским. «Он имел такие разговоры и столь часто, и с такою малою осторожностью, что они не могли не дойти до императора, и вообще думают, что он таким образом положил основание своей погибели», — писал Голиков.

За окном возникали и исчезали деревни. Узнав царевича, люди низко кланялись ему. Испуг и удивление были в их лицах.

До Москвы оставалось несколько верст…

Заглянем-ка пока еще к одному важному в этом деле лицу. Проследим за его действиями. Как ведет себя царица Екатерина Алексеевна? Некоторые исследователи придерживаются той точки зрения, что в данном деле она была на стороне Алексея. Так ли это? Обратим внимание вначале на следующие факты. В переписке ее тех времен с Меншиковым говорится о многом, но об одном, словно сговорившись, умалчивают — они ни словом не обмолвливаются об Алексее. Словно и нет следствия, словно им нет никакого дела до разворачивающихся событий (а уж они-то знали, что за чем последует). Далее, если бы Екатерина была на стороне царевича, после кончины Петра могла бы свести счеты с Толстым и Румянцевым. Но такого не произошло. И тот и другой после кончины Петра I продолжали оставаться в фаворе.