У нее вырвался вскрик то ли возмущения, то ли протеста, то ли покорности, он не понял. Это не имело значения.

Ему столько раз грезилось, как он целовал ее губы под дождем, в самые темные ночи жизни он смаковал воспоминания о ее невинном поцелуе, но это походило на попытку почувствовать солнечное тепло от его отражения. От холодной Луны.

Сравнение прекрасное, но бледное.

С хриплым рычанием он прижал ее к себе одной рукой. Другая скользнула по вороту ее рубашки, пока пальцы не нашли тонкую шею. Погрузившись пальцами в спутанный лен волос, он обхватил ее затылок, ее голова легла на его ладонь.

Как долго он этого ждал? Сколько ночей представлял себе? Сгорал желанием? Закованный в трюме, избиваемый, пытаемый или умирающий с голоду, за этот миг он цеплялся, как за последнюю нить.

Ради этого мига он жил.

Он был замученным рабом, взбунтовавшимся, грабящим и обжиравшимся на пирах богатых чужеземных купцов, державших его за прожорливого пса.

И даже тогдашние яства не сравнятся с ее великолепием.

Ее вкусом простой радости. Невинного удовольствия. Из чая, меда и надежды.

Ее руки лежали на его обнаженной груди, и, хотя ладони были напряжены, Лорелея не отталкивала его.

Он хотел насладиться ею. Каждым мягким, нежным, укромным уголком. Местечком у нее за ушком, плавным изгибом обнаженного плеча, торчащими сосками грудей, трепещущим животом.

Его язык, завороженный порожденным его фантазией злым мороком, скользнул между ее губ. Он упивался и вкушал имитацию того, что желал. Ее интимного вкуса.

Он жаждал насладиться ее желанием, а потом и теплым всплеском наслаждения. Наслаждения, которое он ей доставит, прежде чем наконец получит свое и растворится в ней. Он хочет только эту женщину и не удовлетворится, пока не вкусит каждый сочный, бледный или розовый дюйм ее тела.

Подхлестываемый двадцатью годами неутоленного желания, Грач прижал ее к ближайшей стене, приподнял, чтобы она не опиралась на лодыжку. Она может быть легкой и нежной, но у него хватит сил для них обоих. Ей никогда не придется об этом беспокоиться. Он вынесет любое бремя за двоих. Защитит ее от боли. Исполнит любой ее каприз.

Ей нужно только вытерпеть его. Он не слишком многого хочет?

Наверное.

Он выпил ее изумленный выдох, сливший их рты, их тела. Кровь заплясала у него в венах, когда ее руки обвили его. Его тело торжествующе напряглось, когда она робко поцеловала его в ответ.

Он над ней склонился. Вжался в нее. Обнял, словно она последний лучик тепла в мире льда, ужаса и лишений. Своеобразной мукой стала даже его радость. Они оба были всем, но этого было недостаточно. Он должен взять ее. Погрузиться в нее. Он был как паломник, стоящий на коленях перед святой реликвией, отчаянно жаждавший чуда. Моливший о прикосновении божества. О любви своей Богини. Будь у него душа, он бы отдал ее ей.

Но нет. Уже нет.

Все остальное, что он имел, было ее. Его деньги. Его тело. Все, что осталось от его жизни.

Разве она не знала? Как заставить ее поверить?

Он ей покажет. Как это бывает. Исторгнет из ее легких все до последнего вздохи плотского блаженства. Он будет благоговейно служить ей руками, ртом, пока она не взмолится, чтобы он остановился. Он будет отказывать себе в блаженстве, пока она не придет к нему. Пока она так же отчаянно, как он, не захочет отдаться ему.

Он раздвинул ей ноги, чтобы прильнуть к ней, проклиная каждый слой ее юбок, нижнее белье и даже воздух между ними. Он елозил бедрами по шелку юбок, упираясь членом прямо в ее лоно, обескураженный барьером, но вдохновляемый тихим шумом ее дыхания и дрожью тела.

– Вы чувствуете шепоток того, что я могу вам дать? – спросил Грач, вновь накатывая на нее, зная, что каждым качанием бедер натирает сладкий маленький бугорок.

– Д-да… Но я… – Ее пальцы вцепились в его плечи, будто она боялась упасть.

«Я вас не отпущу». Он целовал уголки ее губ, подбородок; его губы заскользили по нежной коже ее горла, замерев, чтобы впиться в нащупанную губами жилку, в которой бился пульс. «Я никогда вас не отпущу».

– Вы стали влажной для меня? – спросил он резким шепотом.

С третьей попытки Лорелее удалось сглотнуть.

– Я-я… – Она запнулась, когда он нежно укусил ее за мочку.

– Позвольте, я сделаю вас мокрой и скользкой, – потребовал он.

– Сделаете… что?

– Позвольте мне заставить вас корчиться. И умолять. И кричать. Я изнурю вас экстазом. Вы достигнете пика наслаждения в моих руках, под моими губами.

– Пожалуйста, только… – выдохнула она дрожащим голосом. Эти слова, вместе с ее смущенным барахтаньем на его голом возбужденном теле, грозили ему полной потерей контроля над собой.

От их объятий его рубашка, и без того огромная на ее маленьком теле, принялась сползать по бледному обнаженному плечу. Его губы двигались за ней, исследуя мягкость ее кожи, ее груди. Ему оставалось лишь ее разоблачить и вкусить, но для этого следовало прекратить легкие толчки в ее лоно.

– Подождите, – застонала Лорелея, хватая его за волосы. – Я сейчас…

Она сейчас кончит? Он еще даже не начал.

– Я сказал на полном серьезе, – прошептал он, уткнувшись в нее. – Мое тело принадлежит вам, делайте с ним, что хотите. Я буду рабом ваших желаний. Что вы хотите?

– Остановитесь, – всхлипнула она.

Грач замер, отстранившись, чтобы на нее посмотреть, и увидел в ее глазах страх. Ее розовая кожа резко побледнела, дыхание стало неровным, на лбу и над губой заблестели крупные капли пота.

– Лорелея?

Он осторожно поставил ее на пол, на смену возбуждению пришла тревога, когда она резко толкнула его ослабелыми трясущимися конечностями.

– Лорелея, вы в порядке?

Она покачала головой, но взор у нее затуманился, а движения сделались неверными, как у пьяной.

– Простите, – пробормотала она, хватаясь за край ванной, чтобы устоять на ногах.

– Что с вами?! – воскликнул он, преодолевая желание потрясти ее, вернуть жизнь в ее глаза.

– Простите… Эш.

Глаза у нее закатились, а конечности задеревенели. Когда он подхватил ее и поднял на руки, она чувствовала себя онемевшей, как труп.

Он аккуратно положил ее на кровать, постоянно называя по имени. Проверил ее дыхание – оно было неглубоким, но ровным. Он тряс ее и шлепал по пугающе бледным щекам, в нем поднималось почти забытое мрачное чувство.

Ужаса.

Потому что это не просто девичий обморок. Как он ни старался, она не приходила в себя.

Вероника Везерсток прижала ухо к стене. Из соседней комнаты отчетливо слышались приглушенные звуки насилия и боли.