– Есть хочешь? – жизнерадостно спросила тетя Люся и широким жестом показала на конторку, которая пряталась под витриной с колготками. На ней стояла тарелка с бутербродами. Два с колбасой, два с сыром. И еще какие-то зеленые овощи.

Я сглотнула слюну и заставила себя покачать головой.

– А, ты ж теперь как в том журнале питаешься! – вспомнила тетя Люся. – Йогурт и банан! И чего? Хватает до вечера?

– Вообще-то нет, – призналась я, имея в виду, что мы с мамой не следуем больше советам этого журнала.

Но тетя Люся истолковала мои слова по-своему.

– Не хватает? А чего тогда отказываешься? Садись! Ешь давай. Быстро-быстро, ну. Не отпущу, пока не съешь. Тоже мне, вежливая нашлась. Да я в твои годы мела все подряд! Растущий организм. Давай-давай, лопай! И фасольку не забудь!

Она усадила меня на табуретку и практически сунула в рот бутерброд с колбасой. Сама же устроилась напротив, облокотившись на витрину с колготками.

– Как работа твоя? Анек рассказывает, гордится. Мол, преподает дочка. Нормально платят-то?

– Иногда вообще не платят, – буркнула я зачем-то.

– Как это?! – всплеснула руками тетя Люся. – Да если б мне не платили, я бы тут и секунды не просидела!

Миленький мой, такое нельзя спускать. Такое означает, что ты себя не уважаешь.

– Мама говорила, вы учитель, – начала я, исподлобья глядя на нее, – в прошлом. Учитель литературы. Вот скажите: писатели, они что, за деньги писали? Классики вот наши… Бывало же так, что они творчеством бесплатно занимались.

Я думала, она рассмеется: «Это ж творчество!» Или рассердится, что я ворошу ее прошлое. Но она опустила голову, поправила упаковку с белыми детскими колготками, которые какой-то покупатель небрежно бросил на прилавок, а потом лукаво глянула на меня и спросила:

– Толстого знаешь? Льва Николаевича?

Я фыркнула.

– Так вот. Он однажды даме на вокзале то ли сумку, то ли чемодан к поезду поднес. Она его перепутала с носильщиком. Он ведь просто одевался. В общем, дама ему двугривенный дала. А потом пришла на какое-то собрание и видит: выступает, да еще и по-французски, этот ее мужичок. Оказалось, великий русский писатель. Дама после собрания, едва не падая в обморок, подошла извиняться, а он ей: «Ничего, я честно заработал, а вы честно заплатили».

Я слабо улыбнулась.

– Фасоль ешь, – строго сказала тетя Люся. – Я себе еще куплю внизу, в кулинарии. В общем, миленький мой, за честную работу деньги надо всегда брать. Даже писатели так делали. Кстати, еще вспомнила про Дюма. Он же «Трех мушкетеров» для журнала писал. Ему платили за каждую строчку. Вот он и старался побольше строчек сделать. Но покороче. Поэтому у него слуги мушкетеров так и разговаривали: «Да, сэр», «Нет, сэр».

Тут уж я засмеялась.

– Классные истории, теть Люсь. А вы не обидитесь, если спрошу? Вы обратно не мечтаете вернуться? На учительскую работу?

Тетя Люся ответила, но не сразу. Поправила еще одни колготки, черные, с красными ромбами. Поменяла местами ценники на шерстяных носках, свисавших с веревки, натянутой над витриной, будто их вывесили для просушки.

– Учителю нужно много думать, – наконец сказала она. – Все время держать в голове учеников, задачи, цели. Нужно этим дышать. Вдыхаешь материал и выдыхаешь учеников. А у меня мама заболела. Когда я в Москву приехала. И я ни о чем думать больше не могла. Знаешь, как-то сразу стало ясно: скоро наше с ней время кончится. То время, когда мы вместе. Поэтому я ее в Москву перевезла. К докторам. А сама сюда устроилась. Хорошая работа, голову не грузит, сидишь да сидишь себе.

Я замерла, боясь спросить: как мама-то? А если плохо?!

– И мамусик заходит, – усмехнулась тетя Люся, – когда себя чувствует нормально. Поругать меня. Что, мол, уважаемой учительницей у нас в городе была. А тут… Обслуживающий персонал! Ничего-о… Пусть ругает.

Мне даже нравится. Вот еще деньжат накоплю, повезу ее в Германию на осмотр. У меня знакомая есть, может нас в палату недорогую устроить.

Я поднялась со стула. Мне пора было к Дане. Взяла пластиковую тарелку, спросила нерешительно:

– Куда выбросить?

– Давай сюда! – засмеялась тетя Люся и выхватила тарелку. – Тоже мне барыня! Я их мою, между прочим.

– Простите, – промямлила я. – И спасибо… большое.

– Шуруй, шуруй. И про деньги своей работодательнице скажи. Нечего бояться. Был бы Антон Павлович жив, высмеял бы тебя в каком-нибудь фельетоне.

– Машу-у-ук! – протяжно позвала она меня, сложив руки рупором, когда я уже ступила на эскалатор. – В древности писателям вроде Гомера вином и мя-ясом платили! Бара-а-анины у них попроси! Хорошее мясо, дорого-о-о-е!

Трудно сказать, чего я боялась. Меня страшило все сразу.

«Ну конечно, милая моя, – скажет Роза Васильевна, уперев руки в боки. – Не придумывайте, Марьниколавна, ерунды-то! Все мы вам оплатили!» А если и согласится с тем, что оплаты не было, то может заявить: «А за что вам такие деньжищи платить, Марьниколавна! Все играетесь с Даночкой, а ничему не учите!»

В общем, ноги у меня разъезжались, слова застревали в горле, и к тому моменту, как Роза Васильевна распахнула передо мной дверь, я готова была проглотить свой язык, но только не спрашивать об оплате занятия. Меня по-прежнему мучила несправедливость происходящего, ведь я честно заработала свои деньги. Но я заставила себя забыть об этом, потому что совсем не представляла, какие слова мне следовало произнести…

– Здрасьте-здрасьте, – приветливо кивнула Роза Васильевна, вытирая руки о полотенце. – Хорошо, что пришли, Марьниколавна. А то Даночка книжку откопала. Название сама по слогам прочла. «Я, – говорит, – расту». Я ей: «Ну конечно, растешь, рыбонька моя». А она: «Не, так книжка называется. „Я расту“». И пристает: почитай да почитай. А мне некогда… Как там на улице? Солнышко? А то мы с Даночкой не выходили еще…

Я ответила что-то невразумительное, плюхнула на пол рюкзак, опустилась на корточки и расстегнула молнию на боковом кармане, чтобы извлечь пенал. Вдруг из кармана вылетела моль. Вылетела и взвилась под потолок.

– Моль! – закричала истошным голосом Роза Васильевна и замахала полотенцем. – Лови ее! Лови, Маша!

Я подпрыгнула и хлопнула в ладоши, но моль ловко увернулась и полетела к платяному шкафу.

– Там шубы! – закричала Роза Васильевна и, бросившись шкафу, захлопнула чуть приоткрытую створку. – Не пущу! Пошла вон отсюда!

Я была уверена, что она обращается ко мне, но речь шла все же о моли.

– Маша, окружай ее! – скомандовала Роза Васильевна, прикрывая собой шкаф и не спуская с моли глаз.