— Да я вас умоляю, товарищ Евгений Сергеевич, вы что, с мозгами поссорились, — всполошилась Пивнер, — как можно сравнивать ужа и ежа; Привоз — это «брыльянт», сверкающий неповторимым запахом копченой камбалы, а здесь в рынке и тараньки приличной не найдешь.

— Ну еще и одесский юмор, конечно, неповторим, — сказал Женя, переведя тему разговора в другом направлении.

— Да то не юмор, у них сама жизнь такая смешная, они не унывают в любой ситуации, это я вам говорю, — произнесла Пивнер.

— В этом юморе есть доля истины, и он такой же прозрачный, как ваш вкусный чай, от которого у меня даже в голове приятно зашумело, — сказал Кудрин.

— И что вы говорите, товарищ Евгений Сергеевич, — протяжно проговорила Ольга Моисеевна, — этот чай мой Фима берет у сапожника Левы Плоткина с Арбата.

— У сапожника? — чуть не поперхнулся Женя.

— А вы таки не знаете Леву Плоткина? — удивленно спросила Пивнер, — у него вся Москва этот чай покупает, говорят, что самому Брежневу он поставляет чай к ужину.

— Ну это вы хватили, Ольга Моисеевна, — улыбнувшись, сказал Женя, — а то Брежневу некому поставлять чай к ужину.

— Да как можно не верить самому Леве Плоткину, — сказала с надрывом Пивнер, — не расшатывайте мне нервы, товарищ Евгений Сергеевич.

— Верю, верю вам, все может быть, — ответил он, сглаживая тему разговора.

— Вот это правильно, — немного успокоившись, сказала Ольга Моисеевна, — я вам дам адрес Левы Плоткина, таки сходите к нему за чаем, но не говорите, что из милиции, он не очень жалует ведомство, где вы работаете. Лева говорит, что этот чай ему привозит знакомый дипломат из Колумбии. Кстати, мой Фима очень пристрастился к нему, и когда он делает на заказ какое-то очередное колье, то этот чай, как он говорит, вызывает у него невообразимые фантазии, и каждая работа — произведение искусства, так говорят его клиенты.

— Спасибо вам за гостеприимство, за чудесный чай, но мне пора идти, — сказал Женя и вышел в прихожую.

Он вырвал из своей записной книжки листок бумаги и написал свой номер телефона.

— Это вам, Ольга Моисеевна, на всякий случай, может, все-таки и вспомните что-нибудь, — произнес Женя и протянул листок бумаги Пивнер. Та в свою очередь также на листке бумаги написала адрес Левы Плоткина и отдала его Кудрину.

— Надо будет поближе познакомиться с этим сапожником, — подумал он.

— Да, — задумчиво произнесла Пивнер, — мой Фима обкакается, узнав, что у меня есть знакомый милиционер — большой начальник капитан Евгений Сергеевич.

— Вы мне льстите, Ольга Моисеевна, я еще далеко не начальник, — ответил Женя.

— Таки будете им, это я вам говорю, — быстро отреагировала Пивнер.

— Ольга Моисеевна, — тихо проговорил Кудрин, — а может быть, вы все-таки вспомните про тот случай, дела ведь никакого нет, и я ничего не записываю. Всякая мелочь может быть полезной, может, поможете…

Пивнер уставилась на Женю и через мгновение снова пошла на кухню, села на табуретку и, закурив, смачно затянулась сигаретой. Кухню заполнил вкусный, доселе не знакомый Кудрину аромат. Он водрузился вновь на свою табуретку, не сводя глаз с Ольги Моисеевны.

— Ну шо я вам имею сказать, щас вы будете иметь что слушать, — так же тихо проговорила Пивнер, — Фима мне не велел ничего говорить, но вы приятный молодой человек и очень похожи на моего племянника Изю, я уже вам говорила. Вот только с Изей беда, его родители мучительно думают до сих пор, что где-то его проморгали, слушая, как тот по вечерам играет на балалайке.

— Так расскажите, как все было, пожалуйста, — повторил Кудрин.

— Может, закурите со мной, — предложила Пивнер, подвинув свою пачку сигарет поближе к Жене.

— С удовольствием, — ответил он и закурил предложенную сигарету, впервые прикоснувшись к «красивой жизни».

— Значит, так, пропажу ценностей я обнаружила 10 мая, когда, придя с работы домой, решила надеть бриллиантовое колье, сделанное Фимой, так как мы собирались идти в театр. Фимы еще не было, и я открыла маленький сейф, который у нас спрятан в ванной комнате под полом. Открыв его, я увидела, что он пустой, и чуть не лишилась дара речи; все мои драгоценности и деньги, около двух тысяч рублей, исчезли. Пойдемте, я покажу вам этот несчастный сейф, — сказала Пивнер и прошла в ванную комнату.

Когда они туда вошли, Ольга Моисеевна отодвинула огромный таз с бельем, поверх которого лежали большие розовые панталоны, и, нисколько не смущаясь, аккуратно вынула из пола несколько плиток. В углублении пола показался небольшой ящик. Она достала ключ, вставила его в маленький замок и открыла его крышку: ящик был пустой.

— Когда я увидела эту пустоту, — продолжала Пивнер, — то со мной случилась истерика, не только отсутствовали все драгоценности, которые своими руками делал Фима, но и старые фамильные его семьи. Я была в прострации и позвонила по «02» в милицию, а буквально минут через десять пришел с работы Фима. Когда он узнал об этом и увидел пустой сейф, он чуть не заплакал, но попросил меня позвонить снова в милицию и сказать, что вышла ошибка, и все на месте. Я так и сделала, сняла трубку телефона и позвонила.

— А почему так вы поступили? — спросил Женя.

— Потому что так сказал Фима, и все тут, — обрезала Пильнер.

— Должна вам сказать, товарищ Евгений Сергеевич, что у Фимы нет никаких левых заказов, поэтому в сейфе было только то, что нажито честным трудом, — продолжала она, — поэтому мой муж испугался: у ювелира унесли золото! Милиция никогда не поверит, что все украденное досталось трудом и потом.

— Скажите, Ольга Моисеевна, а накануне, если по дням, где вы были и с кем общались? — проговорил Кудрин.

— Да особенно нигде и не была, кроме магазинов, а так целыми днями на работе в бухгалтерии, — задумчиво произнесла хозяйка квартиры.

— Ну а если дней десять назад отмотать от пропажи, — продолжал Женя.

— Ну вот первого июля, как сейчас помню, — сказала Пивнер, — меня пригласила соседка на свой день рождения, но я заболела, поднялась температура, и Фима вызвал врача на дом. Пришла молоденькая очень любезная врач из нашей поликлиники Светлана Ивановна, которая послушала меня и, прописав постельный режим, выписала необходимые таблетки. Она такая миленькая, все рассматривала нашу люстру…

Четыре дня я пролежала дома, — продолжала Ольга Моисеевна, — а пятого числа пошла к ней в поликлинику, и она, выписав меня, закрыла бюллетень. Правда, почему-то направила меня на следующий день на прием к невропатологу, выписав талон на шесть часов вечера. У меня она нашла проблемы с сосудами, хотя я никогда не жаловалась…

— И что невропатолог? — перебил ее Женя.

— Да я не знаю, ничего особенного; он такой обходительный, говорил нежным тихим голосом, когда осматривал меня, а потом… — сказала Пивнер и посмотрела на Женю странным взглядом.