— Тс-с-с, детка. Ты слышала благую весть?

— Нет.

— Отлично, — и потом: — Приберитесь в шестом нефе.

Отец Джек достал меня со своей критикой по самое некуда. И я собираюсь сообщить ему об этом следующей ночью, после того как уложу Исузу спать.

— А где Солдат? — спрашивает меня отец Джек.

— Простите?

— Ваш пес.

Ах, да.

— Занят, — говорю я.

— Занят?

— Делает свои собачьи дела.

— Иуда тоже, — отец Джек останавливается и ждет. Иуда присаживается враскорячку, дергается, пыжится. — Это главная причина, по которой мы с ними гуляем, разве не так?

— О, Солдату это не нужно.

— Солдату не нужно облегчаться? — переспрашивает отец Джек. — Так-так… Вы его обратили?

— Хм-м… Да.

— Зачем?

— Вообще-то, я не люблю собак как таковых, — отвечаю я. — Без обид, Иуда. А вот щенков просто обожаю.

— Расскажите мне про него, — отец Джек произносит это с такой тоской, что становится ясно: он очень, очень многого не договаривает. Ясно, он хочет, чтобы я попросил его не говорить об этом. Он хочет, чтобы я задал вопрос. Думаю, он уже знает — это не исключено. Полагаю, на самом деле это посягательство на попытку рассказать самому, а не заставить говорить меня, или обеспечить себе тылы.

— Думаете, стоит рассказывать?

Отец Джек кивает.

— Профессиональное?

— Грешен, — отец Джек вздыхает. — Карма. Или судьба. Я был как ребенок. И пообещал себе, что никогда не буду…

Я останавливаюсь. Как вкопанный. Я все еще слышу Исузу, которая незримо составляет мне компанию. И я моложе, сильнее, выше, чем отец Джек.

— Существенный вопрос, — говорю я, лязгнув зубами.

— Давайте.

Да, если бы у меня был автомат — возможно.

— Вам хотя бы когда-нибудь… — и я имею в виду именно «когда-нибудь», — удавалось это осуществить?

Отец Джек взвешивает вопрос.

— Почти, — говорит он. — Вот каким образом я узнал правду. Но нет. Я просто позволяю себе все удовольствия, которые можно доставить себе отказом от своих желаний.

Ветер. Деревья. И далее по тексту.

— Я не знаю, стоит ли мне придерживаться этого принципа, — продолжает отец Джек. — Но, по-моему, мне повезло. Мир изменился. Нет детей, нет проблем… — он выдерживает паузу. — Все определяет выбор времени.

Ветер усиливается. Деревья шумят громче.

— В этом есть еще один плюс, — говорю я. — Думаю, мне не придется убивать вас или сделать с вами что-нибудь еще.

— Спасибо, — отвечает отец Джек.

— Да не за…

В обычной ситуации непрактикующий священник-педофил с клыками и легкой склонностью к суициду вряд ли возглавил бы список кандидатов на должность моего доверенного лица. Уверен, среди американцев иностранного происхождения можно найти персонажей не столь отталкивающего свойства.

Вот вам пример: квакер-нацист, по совместительству шаман. Или мелочно-дотошный стилист-парикмахер, страдающий неврозом навязчивых состояний. Или даже почтальон с недержанием речи, который трещит, как бомба с часовым механизмом, и практикует мошенничество с использованием фальшивых данных и арендой абонентских ящиков. Все они представляются мне менее сомнительными типами, не так напрягают, и связываться с ними не так опасно.

Но позже я понял, что нахожусь в том же положении, что и отец Джек. Ну, не совсем, конечно… Но положение доброжелательного вампира вполне можно соотнести с положением отца Джека. Я — вампир, поселивший у себя смертного, которого решил растить, вместо того, чтобы убивать. Но даже при том, что я испытываю самые нежные чувства к моему маленькому внедорожнику, даже при том, что моя жизнь станет пустым местом без этого существа, при определенном освещении я ничего не могу с собой поделать: я вижу слабо пульсирующие вены на ее шейке. Она рисует, лежа на животе, смахивает прядку, упавшую на лицо, заправляет ее за ухо — а я рядом и смотрю на ее шейку, такую беззащитную.

— Ты куда? — спрашивает Исузу.

— Забыл купить газеты, — говорю я. — Присматривай за домом.

И отправляюсь следом за своей тенью туда, где гуляет отец Джек. Чтобы расспросить его про Иуду, которого всегда можно почесать за ушами.

— Как дела, мальчик? Как жизнь?

— Молодец.

— Хороший мальчик.

— Так значит, вас потянуло на азартные игры? — спрашивает отец Джек.

Азартные игры. Это мой эвфемизм.[54]Суррогатная склонность, в которой я признался, состояние, которое можно соотнести с состоянием отца Джека. Нет необходимости делать вещи сложнее, чем они есть.

— Потянуло.

— Присаживайтесь, — говорит отец Джек. — А я чего-нибудь подогрею.

— А почему ты назвал его, как меня?

Это первое, что Исузу хочет знать после того, как церемония знакомства завершена. Вопрос вполне правомочный, хотя я ожидал несколько иной реакции, когда принес домой черного щенка-лабрадора, недавно обращенного и с бантом на шее. Я ожидал чего-то большего — чего-нибудь вроде объятий, но последнее время она отмеряет их строго определенными дозами, равно как и хихиканье. Единственное, чем она, кажется, не манкирует — предложения, которые представляются неопределенно обличительными и имеют тенденцию заканчиваться вопросительным знаком.

— Потому что у него тоже большие ноги, — говорю я, предъявляя ей лапы Солдата в качестве доказательства.

— Но это мое имя, — не уступает Исузу.

— Клянусь тебе, я вас не перепутаю. Вопрос улажен?

— Но это мое имя, — повторяет она.

Ее кулачки сжимаются с такой силой, словно она пытается удержать то единственное, что является ее неотъемлемой собственностью.

— Твое второе имя, — уточняю я, разочарованный тем, что дело приобретает такой оборот. — Которым тебя все равно никто не называет.

— Но это все равно мое имя.

Ее кулаки начинают дрожать; она поднимается на цыпочки, словно готовясь издать вопль.

— И имя Солдата, твоей собаки, — я нажимаю ей на макушку, возвращая ее ступнюшкам горизонтальное состояние. — Видишь бант? Это подарок.

Пауза.

— Это тебе.

— Я его ненавижу.

Это неожиданное заявление выбивает меня из колеи, и я просто не знаю, что сказать. Остается только проверить у себя наличие каких-нибудь телепатических способностей, которые могли бы меня спасти.