первое, что мне понравилось в этой жизни. Я нашел цель, и мир слегка поменял очертания, во мне проснулся дух борьбы. Ради нее хотелось сотворить невозможное.

Смотрел в крохотное личико, умилялся каждому жесту, трогал пальчики, ножки, осознавал, у дочурки никого нет, она полностью зависит от меня. Наступил переломный момент моей человеческой судьбы.

Перед глазами у меня стоял пример — мое собственное детство. И я отталкивался от этого. Четко знал, как поступать не следует. Все ремесленные профессии отмел сразу. Мне надо было стремиться ко дворцу, только там есть реальные монеты, там возможности.

В восемнадцать лет я начал жизнь с иного листа. Дочурка была смыслом и целью моего существования, иного я не видел. Я устроился младшим конюхом во дворец. По сути, был парнем, который днями и ночами ковыряется в навозе. Но даже эту должность было не так просто заполучить. Я осваивался при дворе, наблюдал за укладом и строил планы, как вылезти из навозной кучи. А пока, пропитанный смрадом, возвращался домой, а перед этим долго отмывался в реке, чтобы не страшить семью своим запахом. Ночью давал жене поспать, а сам сидел с малышкой. Порой и моя кроха позволяла мне вздремнуть.

Так продолжалось два года. Меня повысили до просто конюха, и навоза в моей жизни стало немного меньше. Аннабель росла смышленым ребенком, не болела, была очень активной и обожала меня. Она чувствовала, что иду, выбегала из дома и смотрела вдаль на дорогу, по которой я возвращался домой. И только завидев, бежала навстречу, обнимала крохотными ручками и требовала, чтобы все время я уделял исключительно ей.

Констанция сетовала, что мы живем в навозной куче. Что она, кроме домашней работы и Аннабель, больше ничего не видит. Потом поворачивалась, смотрела на меня проникновенно.

— Ты можешь больше, Сальвадор, — проводила рукой по моей щеке, — Верю в тебя…

Ей больше некому было верить…

А я… сказать, что почувствовал вкус жизни… нет… делал… что должен. У меня появилась цель, но чернота внутри не исчезала. Мое сердце билось ради Аннабель, ради ее будущего, которое не должно проходить на обочине жизни. Моя девочка будет ходить в шелках и никогда ее лица не коснется печать страданий.

В жизни каждого бывают судьбоносные встречи. Моей оказалась встреча с Гаспаром, королевский советник, которого боялись в замке, как самого черта. Никто не знал, сколько ему лет, но он выглядел слишком молодо для занимаемого им положения. Сколько я тут работал, о нем всегда отзывались с ненавистью. Высокий, статный, он вселял ужас одним только взглядом. А меня, наоборот, он интриговал. Была в нем какая-то тайна, которую хотелось постичь. Но для него я был пустым местом, черную челядь не замечают, и за малейший проступок подвергают изощренным наказаниям.

В тот день я выводил коней из конюшни. Неведомая сила заставила обернуться. На башне сидел стрелок с арбалетом, он целился в королевского советника, который стоял в окружении своей свиты. На раздумья времени не осталось, я кинулся вперед, никто не ожидал от меня такой наглости, никто не успел среагировать, и мы вместе с Гаспаром полетели в грязь. А в то место, где находилась его голова, вонзилась стрела.

Меня тут же схватили и начали избивать.

— Стоп! — приказал королевский советник. — Отпустите парня.

Подошел ко мне, одежда заляпана в грязи, а он ни на грамм не утратил своего величия. Взгляд пробирает до костей, словно не смотрит, а разбирает на молекулы и атомы, изучает всю подноготную, пробирается в душу и по-хозяйски копается в самом сокровенном. Я не отвел взгляда, смотрел отрыто. Я ничего плохо не сделал, моей вины нет.

— Ты не ведаешь страха, — протянул задумчиво. — Смерть тебя любит.

Я лишь пожал плечами.

— Воин… не конюх. Отныне будешь служить в королевской армии, — развернулся и пошел прочь.

Его слова я пойму намного позднее. А тогда я был рад, что получил шанс проявить себя. Моей целью на тот момент, было заработать как можно больше монет. Я не хотел, чтобы моя семья корчилась в голодных судорогах. Констанция испила эту чашу с лихвой. А наша дочь получит от жизни все. Только так, иного варианта я не рассматривал.

Я не стремился к власти, не жаждал титулов и не завидовал вельможам. Мне было это безразлично, но я упорно рвался в бой, проявляя себя. Никаких эмоций, лишь голая логика, чеме большего добьюсь, тем вернее смогу обеспечить семью. В низах живет только нищета, потому надо карабкаться наверх. Получая очередное повышение, я не ликовал. Не шел с соратниками отмечать, я бежал домой к моей Аннабель, которая неизменно стояла у дороги, высматривая меня.

— Смотри, малышка, что я тебе принес! — показываю ей куклу, которую сделали специально для нее по моему заказу.

— Спасибо! Но, пап, ты главное — всегда возвращайся, — целует меня в обе щеки.

Ей тогда исполнилось шесть лет.

Мы переехали в новый дом. Не намного лучше, но все же. Констанция получила несколько новых платьев. Заметно расцвела, и более я не слышал от нее упреков.

— Ты им всем еще покажешь, — страстно шептала мне на ухо ночами, — Сальвадор, я верю в тебя…

Тогда она не лгала…

А я отправлялся в новый поход. Рвался в бой, и страх действительно был мне неведом. Смерть, я ощущал ее прикосновение, знал, за кем из воинов она придет в этот раз. А меня она словно опекала, ограждая даже от ранений.

Гаспар взял меня под свою опеку. Он обучал разным наукам и языкам, вел со мной беседы, уделял слишком много времени безродному солдату. Да, я был под его покровительством, хоть в таком на войне и не нуждался. Я изобретал стратегии, придумывал маневры, и с каждой новой победой, поднимался вверх. Цель обеспечить дочь всем была близка.

Испытывал ли я что-то, убивая? Нет. Получал ли удовольствие от битв? Нет. Я все еще искал вкус жизни. Но все было серым и лишенным любых оттенков эмоций. За несколько лет я прошел путь от рядового солдата до командира роты. Попутно любое свободное время посвящал учебе. Меня не устраивали вечные походы. Я хотел проводить время с дочерью. Я не боялся почить на поле, кидался первым на врага, но не видел в этом смысла. Мне казалось, можно победить хитростью, переговорами. Ощущение отрешенности от этого мира только росло. Словно я не принадлежу к нему, не понимаю стремлений людей, но при этом вынужденно живу по этим законам, подчиняюсь им.

Я захотел сам издавать законы, или управлять теми, кому они