битвы даже не было. Как мне так легко удалось ее одолеть, не имею понятия. Страха она на меня тоже не нагнала. Последнее что промелькнуло в ее глазах — удивление, смешанное с растерянностью. А дальше ты знаешь, что я и волки сделали с телом.

В спальне повисла удушающая тишина, она давит на виски, и вызывает боль в теле. Смотрю в черные глаза князя и ничего там не вижу, только чернота, пугающая и все равно манящая.

— Спасибо за откровенность, — делает глоток из своего бокала.

— Что теперь будет? — в моем голосе чувствуется обреченность. Я даже победила ее в нечестном бою, просто застала врасплох. Как мне это удалось — загадка. Его дочь была огромной крылатой летучей мышью, я ощущала ее силу, которой бы с лихвой хватило, чтобы раздавить меня как букашку. Но почему-то этого не случилось…

— Свадьба, — слово ударило как электрошокер. Я даже подпрыгнула на месте. А князь продолжает невозмутимо сидеть на кресле.

— Ты о чём? Прости?

— Поезжай к брату и скажи, что скоро состоится наше с тобой бракосочетание. Уже на поверхности, чтобы закрепить союз, мы предстанем перед обществом оборотней и вампиров как пара. У тебя сутки. После я сам приеду к вам в дом, — говорит тихо, но в голосе сталь, приказ.

— И как я объясню ему свой союз с вампиром? — вскакиваю с кресла. Мысли? Их нет. Я настолько запуталась, не знаю, что думать.

— Скажи правду.

— Какую еще правду, Сальвадор? — голос срывается на крик, нервы сдали окончательно.

— Ты моя истинная…

Сползаю на пол. Мотаю головой. Не верю… И осознаю всю чудовищность ситуации. В голове все встает на свои места, вырисовывается кровавая картина неизбежности.

Глава 18

Тоненькая фигурка ловко запрыгивает в автомобиль. Провожаю ее взглядом из окна. Она так спешит покинуть мой дом. Глупая, еще не осознала неизбежность.

Она называет меня трупом. Возможно… соглашусь… Кем бы я ни был, человеком или вампиром, одно всегда оставалось неизменным — отсутствие вкуса к жизни. До определенного момента…

Мы все по большей части живем по наитию, выполняем запрограммированные функции, подобно роботам. И я не отличался от общей массы, был таким же серым, безликим, плывущим по течению. Куда? А нет четкой цели, нет понимания жизни, и что самое главное — себя.

Она оживила воспоминания. Заставила вспомнить о том, что, казалось, уже не имеет ко мне отношения. Тот Сальвадор умер давно, так и не отыскав смысла своего бытия. Неприметная серость, слепое блуждание по лабиринтам судьбы. И лишь одно светлое пятнышко — моя Аннабель.

Я родился и вырос на окраине маленького испанского городка, где в наши неокрепшие умы с детства вкладывали мысль — мы лишь мусор под ногами влиятельных господ. И высшая степень везения — это если нам удастся получить работу у какого-то вельможи. Тогда не надо будет думать о хлебе насущном ежедневно. Живот будет наполнен. И это все? Сытый желудок — предмет мечтаний? Это смысл жизни? Я не понимал. Но когда сгорел дом господина, на которого работали отец и мать, а я пробирался к домам богачей, чтобы упоенно покопаться в объедках и обнаружив что-то более-менее съестное, утолял голод, избавлялся от рези в животе, а потом нес свой улов домой, чтобы порадовать родителей, двух братьев и сестру, задумался вновь. А может, вот он, смысл жизни? Ведь я ощущаю радость, глядя, как родные ужинают объедками. И пусть у этого счастья есть стойкое ощущение горечи и неправильности происходящего, но возможно… так и должно быть? Ведь иного я не знал, мне не было с чем сравнивать. Я был весьма необразован, загнан в капкан предрассудков и стереотипов мышления того времени. Родители неустанно повторяли, что тратить силы на такую ерунду, как обучение, глупо. Мы жили в смутное время вечных войн и кровопролитий, и если ты выжил, то уже счастливчик.

Не скажу, что я страдал. Даже ощущение вечной пустоты в желудке стало обыденностью. Я жил в привычном окружении, так существовали все в нашей округе, и у некоторых семей дела обстояли гораздо хуже. Так что я воспринимал действительность, как данность. Но все же не понимал смысла такого существования? Просто плыть по течению? Попытаться что-то изменить? Но даже если у меня появится работа и еда на каждый день, как это изменит мой мир внутри? Как научит чувствовать вкус жизни? Где та радость, что заставляет биться сердце? Где те эмоции, что помогают свернуть горы? Внутри меня была тьма, ее я ощущал всегда, и за ней не было просвета. Не было той путеводной звезды, которая бы указала мне дорогу.

Констанцию я знал всю сознательную жизнь. Лачуга ее семьи находилась прямо напротив нашей. Мы вместе выживали и взрослели. Она была красива, своенравна, со своим особым стержнем. Любовь… для меня всегда это был миф. Даже будучи человеком, я был насквозь пропитан цинизмом и лишен любых подобных глупых фантазий. Было влечение, похоть, привязанность, установленные обществом рамки. Собственная потерянность, войны, голод, я не видел будущего, его не было. Беспросветная чернота и четкое осознание, что завтра может не наступить.

Когда оказалось, что Констанция носит от меня дитя, нас поженили. Я не противился. Так правильно. Я к ней привык. Хотел ее. Мы знаем друг друга слишком хорошо. Отличная основа для брака. А Констанция была рада, что отец не успел принудить ее торговать телом на улице, предлагая себя за гроши посетителям питейных заведений. К тому времени ее родитель опустился на дно алкогольного дурмана, и в поисках очередного стакана готов был продать все и каждого. Во мне она видела свое спасение.

Мы уехали в столицу. Констанция стремилась к лучшей жизни, а я все пытался найти тот свет, без которого продолжал тонуть в черноте бытия.

Роды у жены принимал сам. Не было денег. А тот врач-пропойца, что жил по соседству с нашим новым жилищем, скорее калечил, чем приносил пользу.

Первый крик Аннабель перевернул сознание. Я понял, для кого теперь живу. Крохотная девочка с белоснежными волосиками и черными глазами, она смотрела на меня и истошно вопила. И впервые в моей душе что-то всколыхнулось, грудь сжало от нового щемящего чувства. Это любовь? Определенно да, к моей доченьке, которую надо защищать и оберегать. И ни в коем случае не допустить лишений и голода на ее пути. Испытав все на собственной шкуре, я жаждал оградить дочурку от любых невзгод. Ее детство должно быть иным. Я отец, и это