– Ну что же! – Асмунд, взглядом попросив Фарлова подождать, улыбнулся боярам. – Если без князя нельзя, а Свен вам нехорош… Пусть нашим князем будет она! – он кивком указал на Ельгу. – Мы посадим ее на лошадь – в седле она держится хорошо, третьего дня мы все видели это сами! Как она скакала по лесу за туром, ловкая и отважная, как сама Скади! Не дрогнула и догадалась, как спасти себя! А может быть, боги спасли ее и тем указали, что она им нравится. Она настоящая дочь старого Хельги конунга и при том, – он выразительно поднял палец, – законное его дитя! Ее мать была госпожой старинного рода и жрицей, мудрой женщиной. Всякий, кто видел, как Ельга рассудила ту старую тяжбу о земле, признает, что она достойная дочь обоих своих родителей. Боги дают понять, что она любима ими и одарена мудростью не по своим юным годам. Неудачно вышло, что она родилась женщиной, но если это единственный способ нам спасти себя от голода, а вас – от рабства, то конунг-женщина лучше, чем никакой!

Асмунд был моложе Фарлова – лет двадцати семи. Весьма приглядный собою, с рыжими волосами и небольшой рыжей бородой, с яркими голубыми глазами, с широким, готовым к улыбке ртом, он был всегда весел и любим в дружине. Вот и сейчас в ответ на его речь по столу со стороны гридей пролетела волна одобрительного гула.

Ельга молчала, глубоко дыша и не зная: не смеются ли над ней? Ее приключение с туром наделало немало разговоров в Киеве; вспоминая его, она не верила, что так легко отделалась. Еще болели отбитые ребра, на ногах и на плече оказались синяки, но это мелочи. Не насмехается ли Асмунд над ее отвагой?

Ища ответа, она взглянула на Свена. Его лицо приобрело замкнутое и мрачное выражение. Он не считал, что Асмунд смеется, но не знал, как отнестись к его словам.

– Я убью всякого, – наконец заговорил он, и все стихли, услышав его низкий голос, – кто усомнится в достоинстве и мудрости моей сестры…

Ельга затаила дыхание: этот разговор казался ей нелепым, но страшно было, чем ответит Свен на такое унижение его достоинства. Гордость ему досталась на ту половину его крови, что была от князей, а не на ту, что от матери-полонянки.

– Но если вы, мужчины, назовете своим вождем женщину, не скажут ли люди, что вам следует надеть рубахи с разрезом во всю грудь[21] и взяться за прялки?

– Она будет нашим стягом и нашим благословением, – ровным голосом ответил Фарлов. – А кто будет нашим вождем в битве… мы это выясним, как подобает мужчинам. Ты тоже можешь попытаться.

Ельга наконец вдохнула; голова шла кругом. Впервые в разговорах недовольной дружины возник столь определенный замысел. Видно, все устали ждать в бездействии. Но то, что предлагал Асмунд, ей казалось диким. Возглавлять дружину в полюдье! Быть тем самым князем, для кого и от имени кого дань собирается! Это не в Купалии на белом коне кататься и даже не мед в яму лить. Это уже… это уже быть князем совсем по-настоящему. Но женщина так же этого не может, как не может летать в небе. Княжескую власть, как меч и коня, боги издавна предназначили для мужчин. Ее засмеют… Скажут, захотела мужиком стать!

– Не сомневайся, госпожа, – улыбнулся ей Асмунд; видимо, смятение слишком ясно отражалось на ее лице. – Кровь конунгов в тебе важнее, чем то, что ты родилась не мужчиной. Женщинам такого высокого рода, как у тебя, в Северных Странах кладут в могилу мечи, чтобы Один видел – им место в Валгалле, среди валькирий, а не в темных селениях Хель.

Меч… В мыслях мелькнуло что-то связанное с мечом, но Ельга не успела сообразить что.

– Я… – Ельга сглотнула и замолчала, сама не зная, что хочет сказать. – Древляне возмутятся. И другие тоже. Они не захотят давать дань женщине. Вам придется биться с ними, чтобы убедить…

– И мы не отказываемся! – кивнул еще один десятский, Ольгер. – Конунг должен быть – в нем заключается удача дружины. Без конунга биться хуже, чем без меча, пусть даже он сам… или она сама будет просто сидеть в седле и не вступать в дело. А если у нас будет конунг истинного рода, остальное мы сделаем сами.

Ельга в смятении бросила взгляд на лица гридей – на иных отражалось удивление, сомнение, раздумье, но возмущения и насмешки не было. Было похоже, что эти речи кажутся им убедительными. Если Фарлов и прочие вожаки захотят, они убедят остальных.

– А я слышал, в древности было немало женщин-воинов, – сказал Торстейн, из Ольгердова десятка. – Бывало даже такое, что девы правили целыми странами, я слышал такие саги.

– Не будем спешить с решением, – сказал Фарлов. – У нас еще есть время до осени. Но если к осени у этой земли не будет князя, к весне, пожалуй, здесь останется одно пожарище.

Ельга сглотнула, подавленная необходимостью делать такой выбор. Принять на себя обязанность, которую нес отец – пусть пока только одну и больше на словах, – казалось ей столь же невозможным, как выйти на поле битвы во всем его снаряжении: греческом доспехе, хазарском шлеме, с мечом и щитом. А все это потянет на половину ее собственного веса. Но допустить разорение земли Полянской соседями или вождями, терзающими ничейное владение…

Она не смотрела на Свена, но знала, что он смотрит на нее. Ведь речь Асмунда означала, что в сыне покойного Ельга кровь полонянки значит больше, чем вся его мужская удаль. Та самая, которую они два дня назад наблюдали своими глазами. Если бы не его отвага, сила и ловкость, она, Ельга, была бы растоптана туром, как былинка. И дружине не с кем было бы идти в дань!

Или пришлось бы примириться, что их все-таки поведет Свен. Если никого другого из рода старого Ельга не осталось бы.

Так не пожалеет ли Свен, что не дал туру ее растоптать?

⁂

Под старость, особенно с тех пор как они остались вдвоем, отец особенно часто рассказывал Ельге о прошлом. Она знала, что Ельг ведет свой род из заморской северной страны под названием Ругаланд – земля ругов, еще называемой Ругьяфюльк. Предки Ельга с давних времен правили племенем ругов и носили звание конунгов. В старинной усадьбе на острове Кёрмт и родился Ельг – тогда его звали Хельги сын Сульки. С детства он помнил разговоры о конунге Вестфольда, по имени Харальд сын Хальвдана, который много воюет, подчиняя себе один край за другим.

– А зачем он хотел все завоевать? – спрашивала Ельга, тогда еще Леляна, когда ей самой было всего десять лет. – Разве ему было своей земли мало?

– Честолюбие его было так велико, что не могло вместиться в пределы его наследственных земель, – отвечал Ельг. – Он был в таком же возрасте, как ты сейчас, когда умер его отец и он стал конунгом. Молодым хочется завоевать весь мир, они ведь думают, что будут расти вечно. Со временем начинаешь понимать: даже если твой курган насыплют высотой до самого неба, ты по-прежнему будешь занимать в нем всего четыре-пять локтей. А все остальное будет составлять земля… Таков и есть человек – крохотная букашка, зажатая между ладонями земли и неба. Всякий, кто рожден конунгом, вопреки этому надеется стать равным тем двоим, но в конце концов земля поглощает его, как и всякого другого, а небо взирает на его курган как на мелкую кочку среди других кочек. И никто уже не помнит, для кого их возвели.