Мой урок был признан образцовым, и я стал любимцем суровой директрисы. Она даже порывалась выйти на военное начальство, чтобы мне дали отсрочку и возможность доработать до лета, но я умолил этого не делать: Владимир Вишневский, ушедший в армию весной, написал мне, что витают слухи, будто с апреля ребят с высшим образованием начнут призывать не на год, а на полтора. Полтора года мне, женатому и обуреваемому литературными мечтаниями, казались катастрофой. Я проработал в школе рабочей молодежи совсем недолго, получив под личную роспись повестку, в которой говорилось, что 25 октября 1976 года в 8.00 мне надлежит явиться на призывной пункт на стадион «Москворечье». А 23-го в Красной Пахре начинался семинар творческой молодёжи, и я чудесным образом попал в список избранных. Участие в семинаре – необыкновенная удача, важная веха в жизни и творчестве, переход в новую категорию – из начинающих в молодые поэты. Об участии в таких семинарах непременно упоминали в предисловиях к стихам, то был знак отличия, как у спортсменов поездка на международные соревнования. Я попытался получить недельную отсрочку, но в военкомате отмахнулись: закон для всех один, для поэтов тоже!

Сонно-сердитый майор посмотрел на меня с недоумением:

– Какая ещё Пахра? Лишь бы в армию не идти, защитнички… До тебя тут скрипач приходил. В Вену собрался, а мы его – в Вытегру!

Я побежал в Бауманский райком, где меня помнили по комсомольской работе, но там ответили:

– Старик, с армией не договоришься. Сами же вы про них сочинили: «Как надену портупею, так тупею и тупею!»

Спасла Анна Марковна. Я пришёл в школу, чтобы помочь с концертом к ноябрьским праздникам, и она заметила мою кислую физиономию:

– В чём дело? Жена бросила?

– Хуже… – скуксился я и поведал о своём горе.

– Мне бы твои проблемы! – воскликнула Ноткина, у которой накануне залило школьный подвал. – Она сняла трубку: – Вася? Узнал? Как дети?.. Старший в школу пойдёт?.. Летят годы! Ну приводи! Да, слушай, тут вот какое дело…

Через час тот же майор, но теперь оживлённо-милый, исправил 25 октября на 4 ноября и вернул мне повестку.

– Теперь успеешь?

– Конечно!

– Что ж ты сразу не сказал, что от Анны Марковны…

Семинар творческой молодёжи в Пахре превзошёл все мои ожидания. Это была неделя воодушевляющего общения со знаменитыми сверстниками: Николаем Ерёменко, сыгравшим советского супермена в ленте «Пираты XX века»; Натальей Белохвостиковой, прославившейся ещё девочкой в герасимовском фильме «У озера»; композитором Владимиром Мигулей, чьи песни каждый день звучали по радио; балериной Надеждой Павловой, юной звездой Большого театра…

Вернувшись из Пахры, я буквально через день оказался на призывном пункте и встретил там… Зелепукина.

Но особенно и прежде всего я хочу вспомнить добрым словом мою любимую учительницу литературы Ирину Анатольевну Осокину. Умная, образованная, тонкая и остроумная женщина, она происходила из семьи дореволюционных интеллигентов, принявших советскую власть, работавших на неё и, как водится, пострадавших от неё в 1930-е годы. Её отец служил в Генштабе, и, насколько я понял из рассказов учительницы, был «вычищен» оттуда, когда Ягода и Гамарник затеял и операцию «Весна», чтобы избавить Рабоче-крестьянскую Красную армию от офицеров с царским опытом, так называемых военспецов. Дело в том, что они в своей массе поддерживали Сталина, видя в нём хоть жёсткого, но государственника. А шеф НКВД и начальник политуправления РККА делали ставку на «красного Бонапарта» маршала Тухачевского. Осокина от обиды хватил удар, и остаток жизни он провёл в параличе.

Ко всему происходившему в стране Ирина Анатольевна относилась с иронией, даже сарказмом, правда, никогда не переходившим в презрение. Я бы назвал её взгляды ироническим патриотизмом. Это вообще особенность русской интеллигенции – посмеиваться над государством, критиковать и даже недолюбливать и в то же время честно ему служить.

В нижних слоях общества, в той же рабочей среде, где я рос, отношение к государству было совершенно иное. Нет, не раболепие, о чём любят, сидя на собранных в эмиграцию пожитках, порассуждать кочующие интеллектуалы. Это отношение я сравнил бы с восприятием родной природы-иногда благосклонной и щедрой, иногда жестокой и разрушительной, но неизбежной и неизбывной. Два чувства, одно из которых привито в семье, а другое получено от любимой учительницы, как-то странно переплелись в моей душе.

Семья у Ирины Анатольевны не сложилась, детей не было. В молодости она вышла за военного, но муж, как и многие фронтовики, пристрастившись к «наркомовским ста граммам», продолжал пить и после Победы. В ту пору именно так многие лечили искорёженную психику. Очень точно этот послевоенный «всемирный запой» описан в книге Даниила Гранина «Мой лейтенант». В общем, брак распался. Вспоминая свою семейную драму, Ирина Анатольевна признавалась: самым унизительным во всём этом было обязательное сообщение о предстоящем разводе в «Вечерней Москве», когда твоя личная беда выставлялась на всеобщий позор. Знакомые бросались с вопросами: «Что случилось, Ирочка? Вы же такая прекрасная пара! Он изменил, да? С кем? Пьёт? Все пьют…» Таким жестоким способом власть боролась с разводами, и порой не без успеха.

Ирина Анатольевна жила сначала с мамой, а потом, после её смерти, которую очень тяжело перенесла, в одиночестве. Вся жизнь её заключалась в книгах и учениках. Мне повезло: я стал её любимцем. Ко мне она относилась так, как, наверное, относилась бы к собственному сыну: заботливо, требовательно, с верой в моё особое предназначение. Я рос под сильнейшим её влиянием. Она не только учила меня литературе, но и жизни. Причём учила особыми, своими методами.

– Значит, встречаться она с тобой не хочет?

– Нет, – вздыхал я, почти сломленный первой сердечной неудачей.

– Ясно. Рекомендую Голсуорси. «Конец главы». Читать перед сном.

К выбору моей будущей профессии учительница отнеслась со всей серьёзностью. Поначалу, занимаясь в изостудии, я мечтал стать художником. Разбираясь в искусстве, Ирина Анатольевна понимала: выбрать творческую профессию, не имея настоящего таланта, значит сломать себе жизнь. Втайне от меня она поговорила с руководителем изостудии Олегом Осиным, а потом решила перепроверить его точку зрения и попросила посмотреть мои работы опытного художника-педагога Николая Ивановича Лошакова, отца известного русского живописца Олега Лошакова. Я отправился на судьбоносную встречу с папкой акварелей и рисунков под мышкой. Как водится, разложил всё на полу и сразу почувствовал: художник не знает, что мне сказать.

– Ну что ж. Хорошо! Воттол ько тяжеловат гипс у тебя. Ну… акварельки получше… Но переходы пока не получаются… Акварель – не рисунок… Ну ничего, через годик приходи, посмотрим, что и как…