Бени прекрасно понимала, почему кузен не мог устоять перед этим потоком обаяния, которым был Кристофер Шелл. И кто мог бы, видя его, заподозрить, что он был пестом? Если бы Бени встретила его при других обстоятельствах, не зная о его склонностях, разве она сама не была бы очарована этим вихрем жизни, красоты и веселья?

Интересно, что именно было известно Кристоферу о том, что было между ней и Вивьяном? Ничто в его поведении не обнаруживало даже тени ревности, даже намека на недоверие. Была ли это уверенность в своей власти над Вивьяном? Кристофер проявлял к Бени искреннюю братскую нежность. Иногда он сам заходил за ней в «Гермиону» и брал ее на прогулку или на рыбалку. Вивьян, Бени и Кристофер стали неразлучны.

Это трио послужило поводом для пересудов, но никто и не догадывался о том, что их объединяло.

Кристофер впервые был на Маврикии, но ему понадобилось меньше недели, чтобы приобрести об острове такие познания, какими обладали немногие урожденные маврикийцы. Симпатичные домики, скрытые пляжи, таинственные тропинки, извивающиеся среди гор, — от него ничего не ускользало, как когда-то от Морин. Суровые охранники частных владений поднимали шлагбаумы по его просьбе. Кристофер водил Бени и Вивьяна в места, о существовании которых они даже не подозревали: в китайские игорные дома, спрятанные в задних комнатах бакалейных лавок на побережье Роуз-Хилл, или на индийские концерты, проходящие в Пудр-д'Ор посреди полей тростника. Кристоферу все было интересно. В Порт-Луи он обнаружил дом с привидениями, а в Суйаке колдунов вуду. Водитель такси из Порт-Луи возил всех троих в индусскую хижину в Тру-Фанфарон, где они курили опиум. Это Кристофер нашел у индуса из Генриетты эту необыкновенную ганжу, даже маленькая щепотка которой, смешанная с табаком, вызывала бесконечный безумный смех. Иногда он исчезал с Вивьяном, и Бени находила их утром на пляже, бледных, измотанных, с блуждающими улыбками. Да, эти экспедиции были в тысячу раз интереснее, чем приемы, балы и даже вечеринки в ночных клубах Гран-Бэ или Вакоаса, посещаемые золотой молодежью острова.

Начало учебы разлучило их. Вивьян поступил в Архитектурную академию Кейптауна. Бени готовилась к защите степени магистра филологии в Сорбонне. Кристофер отправился в Нью-Йорк. Первое время он писал Вивьяну и Бени, потом письма приходили все реже, а затем он потерялся из виду. Поначалу Вивьян был мрачен из-за этого, но вскоре утешился новыми приключениями. Бени, своей единственной близкой подруге, он писал длинные письма. С ней он делился своими планами: он хотел жить на Маврикии и строить там дома по современным технологиям и из современных материалов, способные выдержать ураганы и по красоте не уступающие старинным постройкам; он не хотел мириться с безобразными бетонными зданиями, этими уродливыми домами под плитами, или с отвратительным керпипским рынком, который портил любимый остров.

В Париже Бени вела жизнь, которую ее бабушка Карноэ без колебаний назвала бы «беспорядочной». Правда, ее короткие любовные истории были сплошным разочарованием. Ни с одним из своих случайных любовников ей не удавалось обрести горячность, неистовство, которые она познала с Вивьяном. А с ним отношения уже не были прежними. Они любили друг друга, но лихорадка прошла. Желание между ними умерло. Они могли бы тысячу раз спать вместе, и ничего бы не произошло. Куда исчезло это пылкое буйство в хижине, этот порыв, который соединил их в объятиях? Они никогда не говорили об этом, но Бени знала, что Вивьян испытывает то же, что и она, и это ее будоражило. Была любовь, был огонь, а потом — ничего. Так это она и есть, та самая любовь, страдания и удовольствия которой воспевались в книгах, операх, в стихах? Вивьян не вызывал в ней больше ни страданий, ни волнений — во всяком случае, она так думала, — и это не давало ей покоя.

Тогда она говорила себе, что ошибается. Не одно столетие о любви идет столько разговоров; не бывает дыма без огня. Наверное, это у нее, Бени, пагубный дар замораживать страсть, уничтожать абсолютное. Она нуждалась в утешении. Но ни книги, ни люди, которых она знала, не могли ей этого дать. Например, ее родители, ведь они любили друг друга, там, в Лондоне, когда были молодыми. Бени как-то залезла в мамин шкаф, она часто делала это, когда была ребенком, и нашла там письма Ива, которые он писал когда-то, и восторженные стихи, посвященные матери. Она даже помнила своих родителей молодыми и влюбленными, когда они пожирали друг друга глазами, ходили, целовались, гонялись друг за другом, наэлектризованные, как кошки по весне. И что от этого осталось через несколько лет? Они разбежались, а Морин, кажется, и не страдала от этого.

А чем заканчивается любовь у тех, кто не расстается? У тех, кого благодатная смерть не настигнет в любовном огне? Ведь не случайно в легендах пары погибают, едва соединившись. И существуют ли в мире счастливые Тристан и Изольда, которые все еще восхищаются друг другом через двадцать лет после первого поцелуя? Бени хотелось бы в это верить, и она отчаянно искала их, как Авраам искал десять праведников, чтобы спасти от разрушения проклятый город. Но она, как и Авраам, не находила их. Ни в книгах, ни в реальном человечестве утешения не было. Не было там изобилия живых и вечно влюбленных.

Женатые или нет, но ни одна пара не вызывала в ней желания повторить их судьбу. Даже если ненависть или презрение не восстанавливали их друг против друга. Иногда она замечала одичавший огонек в глазах Лоика, когда он натыкался взглядом на свою супругу. Их съедала тоска. Им незачем было смотреть друг на друга, да и разговаривать им было не о чем, каждый стал для другого привычной мебелью, отсутствие которой могло бы вызвать неудобство, а присутствие просто не замечалось. В самолетах, ресторанах, на террасах воскресных кафе она наблюдала за семейными парами зрелого возраста, они обращались друг к другу односложно, по необходимости повседневной жизни, как будто каждый был сослан на планету с непроницаемой атмосферой, не имеющую связи с внешним миром, и был куда более одиноким, чем отшельник в скиту. У них были одинаковые лица, похожие на морду раздраженной собаки, совместная жизнь вынудила мимикрировать, сделала сходными во всем: те же тики, те же гримасы и неопределенный пол — женщины с усами и мужчины с редкой растительностью.

Во Франции в аэропорту Бени часто сталкивалась с пенсионерами, которые коллективно направляются в дальний французский департамент на каникулы «третьего возраста» по сниженным тарифам; в аэропорту организаторы туров загоняли их в самолеты, как баранов. Это были по большей части провинциалы, крестьяне или рабочие, для которых это было единственное, последнее путешествие в жизни, выигранное в радиопередаче или в упаковке стирального порошка или же турагентство в рекламных целях убедило, что они не могут умереть, так и не увидев кокосовые пальмы над лазурными лагунами, и что южное небо там мягче, чем в Лиможе, песок нежнее, чем в Порнише, а люди не такие жестокие, как в Вайр-сюр-Эссоне. И они отправлялись на чужбину, карауля свои чемоданы, дрожа от страха, что их могут обокрасть, и, сцепленные по двое, стояли в зале ожидания, с приколотыми на груди бирками с именами. Вырванные из привычной жизни, они выглядели тревожными и потерянными. Ошарашенные шумом, этим бесконечным движением прибытия и отбытия, который оглушал их, придавая вид совы, разбуженной средь бела дня. Боясь опоздать на самолет, не услышать вызов, они по десять раз сверяли время на наручных часах и на билете, проверяли, не вывалился ли бумажник, без конца ощупывая свой пиджак, и от страха потеряться не отходили друг от друга.