Ротный улыбнулся. Лучше бы он этого не делал. Не улыбка, а оскал боли от ноющего зуба.

– Один раз? – спросил он.

– У каждого, – ответил я.

– Ишак, – пожал плечами ротный. – Понял, политрук? Его каждый раз били, а он всё одно наглеет.

– А ты как увидел? – спросил у ротного политрук.

– А когда мои орлы его мутузили, он дёрнулся. Как сдачи дать хотел. Не боится совсем. А ты не видел, как он к фрицам в окоп прыгал?

– Нет.

– А я видел. Оформляй в трибунал. Этого бить – только потеть. Слушай, Дед, а что ты так на травку эту взъелся?

Опять я завис. Как ему объяснить причину ярости, охватившей меня? В тот момент просто я вдруг понял, что я – наркоман. Оказывается, зависимость от наркоты не физическая. В этом теле, в этом мозгу никогда не было ни капли препаратов. Зависимость психическая. Я – наркоман. Я – ублюдок! Ничтожество конченое. Приятно, резко и вдруг – осознать себя куском говна? Каким будет моё отношение к морде, что ткнула меня в моё же дерьмо?

– Я сам наркоман. Я думал, что всё, покончено. А услышал запах – так меня ломать стало! Так я разозлился! Сколько народу оскотинилось, сколько людей погибло из-за этой дряни! С резьбы слетел.

– От водки не меньше гибнет. Что, теперь спиртзаводы жечь? Или старшину забить насмерть, чтоб боевые сто граммов не выдавал? Сам же получаешь! – разозлился вдруг ротный.

– Водка другое, – мотаю головой. Не как Герасим.

– Одно и то же! – в злости скрипит ротный.

– Другое! – отвечаю, повышая тон.

– Ишак! Упёртый, упрямый баран! Забирайте его! Оформляй, Вася!

* * *

Трибунал состоялся через несколько часов. Председатель – какой-то пожилой мужик с седым ежиком на голове, с мешками под глазами от усталости. Знаков различия – не видно, он закутан весь – простыл, лихорадит его.

Разобрали меня быстро – дело кристально понятное – один штрафник забил насмерть другого. Я, оказывается, сломал шею поварёнку. Локтём? Или он сломал шею от удара о землю? А какая разница? Присудили расстрел. Возмутился ротный – одного я убил, второго – расстреляют. А воевать кто будет? Пушкин? И этим спас меня от очередного расстрела.

Заменили годом штрафной роты. Вот и всё. Освободили в «зале суда». Без конвоя попёрся искать Шестакова. Он пьян. Допил шкалик, что был в моём вещмешке. Больше ничего не пропало. Галеты, банки консервов – не тронуты.

– А я тебя уже поминаю, – сонно сказал он.

– Рано хоронишь. Спи. Позже умрём. Двигайся. Замёрз я.

Лёг, прижался в тёплому боку Шестакова. Как хорошо, что призрак бородатого пидорга не бродит тут. Есть тут, конечно, такие. Всяких больных хватает. Но относятся к ним тут, естественно, с презрением. Как в зоне, они – неприкосновенные. Западло. И живут они, забившись под плинтус. Потому и обнимаются бойцы перед смертью без всякой заднеприводной мысли. Потому спят, тесно прижавшись, как супруги. Потому что холодно. А скучковавшись – теплее.

В этот раз всё как положено. Накормили до отвала пустой кашей, выдали фронтовые сто граммов. Ух ты! Удивлён – Шестаков пить не стал! Охлебнул, чтоб руки не тряслись, остальное – во флягу. Я своё туда же. Пусть у него будет. Мне всё одно без надобности.

Патронов, гранат – сколько унесёшь.

Политрук толкнул пламенную речь – про искупление, смытие кровью пятна позора и так далее.

Ротный, как обычно – вперёд, назад пути нет! Мы – острие грандиозного наступления, которое покончит с немцами. А к зиме возьмём Берлин – по его словам. А чтобы совсем нам весело стало – мы будем наступать с танками. Целый танковый полк. Нам одним.

Выдвигаемся в рассветном тумане на исходные – к подножию пологой высотки. Ночью валил снег хлопьями, сейчас стало хорошо подмораживать – влага воздуха стала оседать туманом. Туман тяготеет к низинам, нас не видно, а вот ряды черных укреплений противника на свежевыпавшем снегу – отлично видно. Как и суету у них. Не дураки, услышали рёв танковых моторов. Понимают, что убивать их сегодня будут.

Лежу на расстеленной плащ-палатке, мёрзну, мечтаю о кружке горячего, сладкого кофе и ласковых руках жены.

Не к добру! Нельзя раскисать. На смерть идти предстоит.

Пою речитатив, которому меня научил витязь во сне. Может, и бред, но самообман иногда полезен.

Шестаков выбивает ритм моего речитатива на грязном стволе пулемёта. Немтырь пулемёт только внутри чистит. Минимизация усилий на практике.

Шестаков спокоен, сосредоточен, собран. Отдаю ему должный респект. Особо на фоне остальных – большинство бойцов роты самым натуральным образом колбасит. Вроде и спирт выпили, всё одно – трясутся, подвывают, молятся.

М-да. Когда выпил – не работает же молитва! Не услышит Он. Там цепи в башке от спирта коротит. Сплошные помехи. Лишь треск коротышей. Не коннектится пипл с Богом по пьяни. То есть тоже самообман.

Скорей бы уж, что ли! Пусть случится неизбежное.

И как услышали меня боги войны – грохот. Вот это – да! Такого я ещё не видел! Работу ударной армии видел, но так! Высотка – пропала. Только тонны поднятой в небо земли. Грохот такой – даже тошнит. И так бесконечно долго. Часов у меня нет, а ощущениям не верю. В бою минута – вечность.

Команды на атаку я не услышал. Вижу только – поднялись все, побежали. Вскочил, схватил свои манатки, и как тот самый ишак, гружённый, поспешил за Шестаковым.

Танки! Как громко было сказано! Т-70 – не танки. Так, танкозаменители. Что ещё раз указывает, что мы не на острие наступления. Там – тяжёлые полки прорыва. КВ, Т-34. Танковые армии, мехкорпуса. А у нас – Т-70. Полк. Два десятка малышей рычали сзади нас, подгоняя.

Мы и так спешили, перебегая из одного дымящегося кратера в другой. По нам никто не стрелял. Пока. Изредка, из-за высотки, прилетали слепые снаряды. Редкие взрывы не наносили особого вреда. Только один снаряд упал в атакующей цепи, проделав хорошую проплешину. Сколько из упавших встанут и побегут дальше – не смотрел. Тут бы ноги не переломать – так наши пушкари всё перепахали.

О, немца ведут. Совершенно ошалелый, с непокрытой головой, из ушей кровь. Жалкий. А чего я его жалею? Никто его сюда не звал! Когда ближе подвели – какой это немец?! Тоже какой-то мадьяр на немецком пайке. Даже форма не серая, а как у нас – хаки. Только с рыжим, прокуренным оттенком. И покрой другой. Недосуг мне выяснять их национальности. Пришли сюда с оружием – имя вам – враг. А там, испанцы вы, румыны, венгры, словаки, поляки, французы – пусть археологи выясняют.

Чё пришли? Пограбить? Самых богатых нашли? У нас тут голодомор никто забыть не успел. У нас белый хлеб – пироженка. Сгущёнка – праздничное блюдо. Кого грабить? Из-за вас, завистливых, не трактора и комбайны строили, а танки. Не машинки швейные, а пулемёты. Не посуду кухонную клепали, а снаряды. Не автомобили, а самолёты. Что вам не живётся спокойно в мягких климатах европ ваших? Что вы в нашу тундру лезете?