Схема битвы при Иссе.

Можно подумать, мы читаем тот эпизод IX песни «Илиады» (посольство к Ахиллу), в котором Агамемнон, Царь царей, велит предложить раздраженному герою, будоражащему половину его империи, свою дочь и состояние с тем условием, что он откажется от своего решения, и где Ахилл, с неудовольствием выслушав эти предложения, презрительно излагает послам свое бесповоротное решение. В подобных обстоятельствах Александр, который великодушно и даже галантно обошелся с женой и детьми своего врага, пошел дальше Ахилла, своего предка и образцового героя, поскольку, несмотря на препятствия, обеспечил защиту греков. Более твердый в принятом решении по сравнению с Ахиллом, Александр потратил целый год, громя финикийцев, этих соперников греков, и четыре месяца — на то, чтобы основать Александрию, первый греческий город в Египте. Его отвага и стойкость привели к тому, что он одним из первых соскочил с перекидного мостика на стены Тира и с несколькими бедуинами преодолел 250 километров по Сахаре, чтобы приветствовать бога Амона, отца всех фараонов и своего собственного.

Невозможно определить, что здесь следует отнести на счет силы воображения и не был ли весь этот «отживший сон», как выразился бы Бенуа-Мешен[23], подсказан и даже навязан Александру Олимпиадой, его матерью, либо состоявшими у него на службе прорицателями. Примечательно, что местоположение будущей Александрии явилось ему во сне, под музыкальные звуки нескольких стихов «Одиссеи» (IV, 354–355):

Такова версия самих александрийцев, сообщаемая историком Гераклидом Лембом, комментатором Гомера[24] (Плутарх «Александр», 26, 3–5). Арриан (III, 2, 2), чей рассказ в этой связи оставляет впечатление высочайшего трезвомыслия, говорит о вмешательстве прорицателей, «и прежде всего Аристандра Тельмесского, про которого говорили, что он много раз давал Александру верные предсказания». Не следует удивляться тому, что впечатлительный молодой человек верил в сны, пророчества, гадание, предсказания по случайно услышанному слову или по полету птиц. Все его современники, столь же легковерные, как и он, ничего не предпринимали, не заручившись поддержкой судьбы и загробного мира.

Но что всего примечательнее в основании Александрии в Египте, так это мощь воображения, которое взяло под свою опеку основание будущей столицы в период с 20 января по 7 апреля 331 года. «Александрия по соседству с рекой Египет» (таково настоящее название города) остается вызовом географии и экономике. Незавидным представлялся выбор ее местоположения на пустынном берегу, в окружении опасных рифов. Хорошего гарнизона, помещенного в Пелусии, Канопе, Саисе или Мемфисе, было бы, возможно, достаточно, чтобы держать под контролем страну. На что было избирать самый западный рукав нильской дельты в краю дикарей и потерпевших кораблекрушение, с тянущимися на восток и на запад песками и болотом позади? После того как были сокрушены финикийские города Тир и Газа, у греческой торговли, которая вот уже более двух столетий располагала крупными факториями в Саисе и Навкратисе, не осталось в Дельте конкурентов. С экономической точки зрения размещение громадного города на образованном дюнами и белым мелом языке суши, между морем и Мареотийским озером, было сплошным разорением. Необходимо было связать двурогую скалу Фароса с материком дамбой длиной в 7 стадий (почти 1300 м), выстроить три порта (два на море и один на озере), отвоевать пригодную к обитанию землю у змей, у многочисленных колоний птиц, у комаров, распределить пять разных народов по пяти секторам, разбитым в шахматном порядке, убедить их — если нужно, силой — жить в мире и согласии. Самолично на протяжении более 15 километров указывая архитекторам, где пройдут стены будущей твердыни, и назначив грека Клеомена заведовать финансами и завершить работы, Александр выказал больше веры в творческий разум и энергию людей, нежели в видения прошлого. Но в то же время, бросив этот вызов природе и истории, он желал оставить

«Исполнять великое трудно, но еще труднее великое приказывать» (Ф. Ницше. «Так говорил Заратустра», глава «В тишайший час»).

Чего искал Александр, оставив новый город и отправившись в начале февраля 331 года в оазис Сива, так это средства успокоить свою взволнованную мечтательность, чего-то утешительного. Это — не жажда приключений, не фантазия, не простое любопытство путешественника, но острое и бурное желание обрести подтверждение своего порыва, своей миссии, своих мнений. «Зависела ли его причастность божественной природе от измышлений Олимпиады?» — как писал историограф Александра Каллисфен, которого цитирует Арриан (IV, 10, 2). После стольких трудностей, с которыми пришлось ему столкнуться в Малой Азии, у Тира и Газы, после неокончательной победы над Дарием Александр не знал, на самом ли деле он непобедим, следовало ли ему побеждать дальше или отступить. Даже Ахилл, даже Геракл, его великие предки были в конце концов побеждены. А Филиппа убили в результате нераскрытого заговора.

По выражению Арриана, Александр желал «более точно осведомиться о том, что касается его лично, или по крайней мере утверждать впредь, что что-то узнал на этот счет» (III, 3, 2). Первосвященник обратился к нему, преемнику фараонов, со словами «Сын Амона», что звучит по-гречески как «Сын Зевса», и его допустили войти в святилище, в самую срединную часть второй ограды. Разумеется, никто не ведал того, что было там сказано. Согласно Каллисфену, в ходе тайного ритуала вопрошания прорицатель знаками отвечал на поставленные вопросы. Мог ли вопрошающий тешить себя надеждой, что уверенно толкует двусмысленные знаки, которые подавал ему старик, к тому же говорящий не на том языке, на каком говорил он сам? Как бы то ни было, несомненным остается то, что Александр выступил из оазиса Сива успокоенным, окруженным сиянием сверхъестественной ауры и дав понять своему историографу и своим товарищам, что он действительно считает себя сыном Амона, оставшись при этом столь же неуверенным, столь же неведающим своей судьбы, как и прежде. Доказательством тому служит его позднее признание, что кровь, которая текла из его раны, не была «ихором»[25], божественной влагой, но лишь человеческой жидкостью, потеря которой должна была лишить его жизни. Этому набожному человеку, который упрекал Пармениона за то, что он не повинуется третьему дельфийскому изречению («Поручись за другого — и поплатишься»), несомненно были ведомы и два других: «Ничего слишком» (то есть «Не строй из себя бога») и «Познай самого себя» (то есть «Знай, что ты всего лишь человек»). Некоторые в его окружении до самой смерти Александра потешались над его легковерием и претензиями. Ему пришлось дождаться победы при Гавгамелах, чтобы официально заявить и заставить заявлять других, что он не просто «потомок Зевса» (Διόθεν γεγονώ? Плутарх «Александр», 33, 1), но подлинный Сын Зевса. В Египте его всецело человеческая воля еще не смешивалась с волей бога. Она была способна благоразумно прислушаться к советам товарищей, прорицателей, инженеров. Беспокойный от природы, Александр искал в благочестии средство подкрепить свою решимость.