В соответствии с македонским обычаем было также принято, чтобы человек, принадлежащий к знати, ел сидя на стуле, а не вытянувшись на ложе, до тех пор, пока не убьет кабана. В случае, если секач одновременно выбегал на двоих, юноша должен был уступить честь нанести смертельный удар старшему или более титулованному господину, но в первую очередь — царю или главе рода. Гермолай, принадлежавший к пажескому корпусу молодой аристократ, который еще не был посвящен, был публично выпорот за то, что первым ударил кабана, которого намеревался сразить царь. Отсюда возникли обида, а затем и заговор, которые привели к роковым последствиям в Самарканде той же осенью 328 года.

Слава царя как победителя или великого ратоборца не могла быть запятнана каким-либо изъяном. Этим объясняется позиция, которую занял Александр по меньшей мере в четырех случаях за свой краткий жизненный путь. Плутарх («Александр», 4, 9–10; «Об удаче или доблести…», I, 9, 331b; «Изречения…», 2, 179d) рассказывает, что Филипп, кичившийся тем, что лошади из его конюшни победили на скачках в Олимпии, побуждал сына принять участие в состязаниях в беге, на что Александр ответил: «Согласен, если я буду состязаться с одними царями». В 328 году Александр убил Клита Черного за то, что тот покусился на его репутацию, заявив при всех, что царь отвернулся от македонян, между тем как самопожертвованию друзей он обязан своим спасением. В сентябре 329 и 326 годов Александр пришел к заключению, что все его предыдущие победы ничтожны, если он не достигнет крайних пределов мира на севере и востоке, то есть Реки Океана, упрекая своих солдат за то, что они не дали ему добиться славы. Его донимала мысль, что он не проплыл по Индийскому океану от впадения Инда, и впоследствии он задумал проплыть кругом Аравийского полуострова (и Африки?), чтобы вновь попасть в Атлантический океан. Он чувствовал себя призванным совершить то, чего до него не пробовал исполнить ни один человек, никто из детей Зевса, будь то Геракл или Дионис! Например, пересечь 700 километров пустынь Гедросии и Макрана по кромке Индийского океана там, где погубили свои армии Семирамида и Кир.

Александру, преемнику и наследнику египетских фараонов, следовало превзойти также и их, по крайней мере дважды, во времена Моисея (Исх. 14: 15–31) и Камбиза (Геродот, III, 26; Плутарх «Александр», 26, 12), лишавшихся своих армий посреди песчаного прилива[20]. Девизом всех античных сыновей богов войны и славы мог бы стать тот, который приписывают Цезарю: «Nihil actum reputans, si quid restaret agendum» («Он полагал, что не сделано ничего, если что-то еще оставалось сделать»). Плутарх («Александр», 4, 8) говорит об Александре-ребенке еще проще: «Честолюбие (φιλοτιμία) делало его не по годам серьезным и великодушным».

У индоевропейского воина, полководца или поборника народного дела, есть добродетель, которая, быть может, превосходит и мужество, и командирский дар: это прямодушие. Александр никогда не понимал предательства, вероломства, коварных приемов ведения борьбы и не допускал их для себя. Возмущенный до глубины души и выведенный из себя неверностью афинян и фиванцев в 335 году, как и его отец в 338-м, он устремился на них со всей своей армией. И он готов был простить, если бы ему были выданы всего лишь двое виновных в нарушении клятвы. Александр явно ничего не смыслил в уловках, в ведении тайных переговоров с противниками-персами, в дипломатическом торге и тайной дипломатии, в пересмотре прежних позиций. И до, и после Исса он не отказывался от своих убеждений. Если ты грек, ты не вправе становиться наемником или рабом Ксеркса, Артаксеркса или Дария. Однако ты также не вправе пытаться избавиться от них посредством заговора или отравив царя. В ночь с 30 сентября на 1 октября 331 года при Гавгамелах самые пожилые из окружения царя, и в первую очередь Парменион, посоветовали ему вступить в бой с грозными полчищами Дария ночью, «дабы под покровом тьмы укрыть то, что более всего способно внушить страх в предстоящей битве. Тогда-то Александр и произнес свои знаменитые слова: «Я побед не краду» (Плутарх «Александр», 31, 11–12; ср. Арриан, III, 10, 2). Ответ, который вкладывает в уста полководца Курций Руф, более развернут: «То, что вы мне предлагаете, — уловки лихих людишек и воров… Я же предпочту раскаиваться в своем везении, чем стыдиться своей победы» (IV, 13, 8–9). Этим объясняется охватившая царя-победителя ярость как против Бесса, который убил своего царя, так и против Спитамена, который предал Бесса, собственных союзников и греков.

Для Александра война — это та же охота, и между тем и другим существует разница лишь в качестве, а не по сути: человек, также дикий зверь, вступает в поединок, вооружась теми средствами, которые имеются в его распоряжении, и купленная или проданная добыча может заинтересовать настоящего охотника. Хороша она только для мифологического «черного» охотника Меланиона[21]. Александру часто ставили в вину то, что, в нарушение условий сдачи, он повелел перебить наемников ассакенов из долины Свата в Индии в 327 году: «Это легло пятном на все ведение войны Александром, которое во всех прочих случаях соответствовало принятым правилам и было в полном смысле царским» (Плутарх «Александр», 59, 7). Арриан (IV, 27, 3–4), который следует рассказу Птолемея (царь не станет говорить неправду), оправдывает Александра, ссылаясь на вероломство его противников.

В Македонии невозможно быть знатным, то есть достойным командовать и вести людей в бой, лишь потому, что в твоих жилах течет голубая кровь, потому, что ты знатен «по рождению» (таково первоначальное значение греческого слова έλευθέριοι, имеющего тот же корень, что и слово «свободный», и таково же значение слова ευγενής, «благородный»). Человек делается знатным не потому, что известен (обозначается латинским nobilis, «заметный», «знаменитый»), не потому, что богат или удачлив или просто везуч, не потому даже, что выделился своим мужеством или подвигами. Нет, в соответствии с древней индоевропейской схемой знатность проявляется добродетелью, которая более всего зависит от индивидуальных качеств человека: это щедрость, то есть способность давать, отдаваться и, сверх того, прощать. Благодаря врожденной и в то же время тщательно культивируемой способности к подражанию Александр становился все более и более щедрым, μεγαλοδωρότατος, как и его отец Филипп, который почитал своим долгом делиться плодами своих завоеваний и приобретений вплоть до того, чтобы расточать их. Античные биографии кишат анекдотами — более или менее достоверными или приглаженными, — которые изображают Александра разбрасывающим благовония или множащим жертвоприношения богам, раздающим права владения и должности товарищам, таланты золота — солдатам, благодеяния — всем без разбора, включая женщин и детей. Это и есть то, что называют еще его φιλανθρωπία, буквально любовью к человеческим существам, его гуманизмом. Повторим, что речь здесь идет не о врожденной черте его характера, своего рода любезности, φιλοφροσύνη, как пишет подчас Плутарх, но об обязанности человека, призванного править все бóльшим и бóльшим числом людей, о долге, известном по персидским и индусским священным текстам, который находит воплощение в личности Бхаги. В конце концов это имя начало означать как в иранских, так и в славянских языках божество как таковое, Бога. Юный царь должен быть щедрым, чтобы завоевать признание тех, кто привел его к власти, чтобы заручиться их преданностью во время войны, чтобы иметь кредит доверия в душах подданных. Дар связывает и служит залогом. С этой точки зрения дар, в сущности, есть лишь обмен добрыми поступками, похожий на потлач у североамериканских индейцев. Явное безразличие Александра к финансовым проблемам, даже к случаям хищений со стороны солдат, вплоть до дела Гарпала, прекрасно уживается с его презрением к расчетам людей науки, политиков и заговорщиков. Щедро давать и распределять. Вот благоприобретенные воззрения, обязанности государства, которые ставят «величие искусственных учреждений», как говорит Паскаль, выше «природного величия». А помимо того у такой щедрости есть еще одна положительная черта: благодаря ей царь становится благодетелем всего народа, не выделяя при этом его духовных и военных вождей.