class="p1">Пока мне улыбалась удача в Монте-Карло, газеты объявили о моем приезде в Бухарест, куда, как они сообщали, меня призвал король Кароль, чтобы доверить мне управление всеми его имениями. Я вынужден был позвонить в Булонь и успокоить мать и жену, уже предчувствовавших новый скандал.

* * *

Началась ликвидация наших предприятий. Один из наших корсиканских друзей, Жозеф-Жан Пелегрини, предложил нам свои услуги. Он выполнил это неблагодарное и сложное дело с большим умом и полным бескорыстием. Труднее всего нам было решить важный вопрос – как помочь всем, кто терял по нашей вине работу. На это ушло много месяцев. Мы ликвидировали все, за исключением парфюмерного дела, продержавшегося еще некоторое время. Перед лицом полного краха я пришел к заключению, что не создан для коммерции!

К нашему собственному горю добавилось огорчение матери, узнавшей о нашем разорении, ибо в конце концов нам все же пришлось ей открыть всю правду. Особенно остро мы испытали горечь от случившегося, глядя на поведение мадам Хуби. Биби была человеком, не входившим во всякие подробности. Ее реакция часто была непредсказуемой, но никогда не отличалась тонкостью нюансов. Когда она поняла, что близится наша катастрофа, она написала мне, что ей нужен павильон, где мы жили, и она дает нам восемь дней, чтобы упаковаться. Я ответил довольно сухо, что ее желание совершенно совпадает с нашим, что нам слишком тесно в павильоне, и мы думаем переехать и обосноваться в Англии. Я знал, что ей вовсе не захочется, чтобы мы уехали из Франции, и надеялся, что мое письмо заставит ее одуматься. Я все рассчитал верно, но она, не желая показать, что отказывается от своего решения, придумала объяснение этому неприятному инциденту. Она призвала меня и сказала:

– Солнце мое, мне нужно сделать ремонт в павильоне, а чтобы дать вам побольше места, я устрою для вас спальню и ванную комнату на первом этаже дома. Маленькая Зинаида может оставаться в своей комнате; она больна, и ее не стоит тревожить. Ирина, вы и дочка должны будете переселиться в гостиницу на время работ. Еще я хочу вырыть во дворе бассейн, чтобы запустить туда крокодилов.

Я согласился, договорившись с Хуби, что ничего не будет меняться до близящейся женитьбы шурина Дмитрия и пирушки, которая намечалась у нас по этому случаю.

Из всех братьев моей жены Дмитрий отличался самым независимым характером. Он всегда знал, чего хотел, и устраивал свою жизнь без чьих-либо советов и помощи.

Он женился на очаровательной девушке, и со всех точек зрения этот союз представлялся нам всем удачным и счастливым. Судьба рассудила иначе. Рождение дочери Надежды не помешало супругам развестись через несколько лет.

* * *

Когда в Булони начались ремонтные работы, Ирина с дочерью уехала во Фрогмор-коттедж. Я же устроился в отеле «Вуймон» на улице Буасси-д’Англа вместе с Гришей и Панчем. Мое присутствие в Париже было необходимо, так как ликвидация наших предприятий еще не закончилась. Кроме того, я не хотел удаляться от матери, не понимавшей, почему мы все уехали, оставив ее одну в Булони. Одну, это конечно, сильно сказано, поскольку при ней состояли сиделка и две горничные, и еще повар. Она принимала многочисленных посетителей, и я сам приходил к ней как можно чаще между деловыми свиданиями, занимавшими большую часть моего времени.

Придя однажды завтракать в Булонь, я застал там судебных исполнителей, прибывших для наложения ареста на наше имущество. Два субъекта с малоприветливыми лицами и с черными портфелями под мышкой действительно ждали меня в гостиной. Этого я не предвидел. Оставалось только не терять самообладания в этой неприятной и совершенно новой для меня ситуации. Скрывая тревогу под непринужденностью, я обратился к этим зловещим птицам самым дружелюбным и спокойным тоном:

– Господа, – сказал я им, – здесь вы у русских. Я надеюсь, что вы соблюдете наши обычаи, согласившись выпить со мной по стаканчику водки.

Наши люди растерянно переглянулись. Не дав им времени опомниться, я велел подать водку. Первый стакан ввел гостей во вкус и повлек за собой немало других. Я счел их уже созревшими, чтобы немного послушать музыку, и поставил пластинки с цыганскими песнями. Понемногу они начали танцевать «казачок». Мать в своей комнате сгорала от нетерпения и не переставала требовать меня к себе, удивляясь, почему я забавляюсь с граммофоном, вместо того чтобы подняться к ней. Мои незваные гости наконец удалились, унося с собой рескрипт об аресте нашего имущества. Мы расставались лучшими на свете друзьями: «Ах, вы, русские, – говорили они, фамильярно хлопая меня по плечу, – вы все же дьявольски симпатичные!»

Мы еще не раз встречались с ними, но дело не шло дальше описи мебели. К настоящей описи они так и не приступили.

* * *

Отель «Вуймон», где я поселился, принадлежал родителям двух моих прекрасных друзей, Робера и Марии делле Донне. Мария, вышедшая за барона де Васмера, прямо-таки лучилась прелестью и оригинальностью. Она занимала в отеле маленькую квартирку, где было душно и всегда царил беспорядок, но тем не менее обладавшую совершенно особым шармом. Слабая здоровьем, она значительную часть жизни проводила в постели, окруженная художниками и писателями, многие из которых были ее друзьями или обожателями. Я имел удовольствие встретить там секретаря ее отца, Алексея Суковкина, старинного моего друга, милого мальчика, нежного и робкого, жившего в мире мечты и иллюзий. Симпатия, с которой он ко мне относился, неизменно сопровождалась упреками по поводу моей беспорядочной жизни. В конце концов Алексей увлекся буддизмом и уехал на Тибет, где стал монахом.

После дней, полных тревог и волнений, я испытывал сильную потребность сменить обстановку. Мне нравилось проводить вечера в обществе веселых друзей, таких как мои кавказцы Таукан и Руслан и мой старый друг Альдо Брюши, а из новых – Марсель де ля Арп. Робер и Мария делле Донне часто тоже бывали с нами. Наступила весна, и чаще всего мы отправлялись в окрестности Парижа. Нашим любимым местом было Коломбье, имение баронессы Тиры Сейер в Сель-Сен-Клу, розовый дом, мило сочетавшийся с окружавшей его зеленью. Розовым был и интерьер дома, от которого исходило невыразимое очарование. Мы познакомились с Тирой Сейер перед войной 1914 года. Она потеряла одного за другим троих мужей: Анри Менье, русского – Елисеева и последнего, Ришара-Пьера Водена, писавшего критические заметки о фильмах в «Фигаро». Овдовев в третий раз, она вернула себе девичью фамилию. Восхитительный друг и утонченная хозяйка дома, Тира была еще прекрасной музыкантшей. Ее очаровательный голос был тем более обольстителен, что принадлежал женщине