Гриша вышел вперед, к учебной плитке, и уткнулся носом в сиротский набор продуктов, выложенных на столике: яйца, молоко, маргарин.

– Берешь, это самое, яйцо, – поучала Галка-Палка, – и разбиваешь его о краешек, вот так…

Гриша покорно разбил яйца в мисочку, вылил туда же строго отмеренные четыре столовых ложки молока и принялся избивать смесь венчиком. Галка-Палка смотрела на него влюбленным взглядом юной девушки, класс замер, а Гриша лихо всыпал избитому омлету соль на рану, разогрел сковородку и вылил туда смесь таким эффектным движением, что Олег Бурмистров, кажется, даже присвистнул.

– Дома готовим, да? – обрадовалась Галка-Палка.

Нет, Гриша не готовил дома – мать подпускала их с отцом к кухне лишь тогда, когда там требовалась грубая и неквалифицированная мужская сила. Мать была неплохой стряпухой, но так ревностно относилась к делу приготовления пищи, что это все очень усложняло. Отец по молодости и незнанию хвалил чужие пироги и всякий раз получал после этого охлаждение что на кухне, что в спальне – впрочем, он быстро разобрался, что можно, а чего категорически нельзя говорить при Аннушке. Готовить для нее было – все равно что для других дамочек ходить по врачам: лечение! Все неприятности, от крошечной до всеохватной, Гришина маманя несла в кухню и там переплавляла в жаркое и пирожки, варила супы, размазывала кремом по торту – и никто никогда не догадался бы, из чего на самом деле приготовлены Аннушкины блюда. Может быть, лишь самый чуткий гость, каких, впрочем, у Малодубовых почти не водилось, уловил бы грустную горчинку в безупречном заливном или отметил бы явственный слезный привкус в соусе.

– Нет, – мотнул головой Гриша, – я вообще первый раз взял это самое в руки.

Он не хотел передразнивать Галку-Палку, шутка вырвалась у него совершенно случайно – как платок из рук на ветру, – но дело было сделано, аудитория зашлась в припадке хохота, а Галка-Палка зарделась таким краснознаменным колором, что Гриша отшатнулся от поварихи – вдруг чем огреет! Поварешки, шумовки, дуршлаги и прочий инструмент лежал в удобном недалеке от нее. Ленка Палач и Олег Бурмистров, утирая слезы, на глазах влюблялись в одноклассника – в конце концов прыщи у него когда-нибудь пройдут, подумала девушка Палач. Тут сам Гриша начал смеяться вместе со всеми, а следом за ним зашлась в стенобитном хохоте и Галка-Палка, добрая, как большинство толстух.

Дома он в первый же вечер попытался повторить эксперимент – и поначалу устроил на кухне сущую республику Чад: соседи прибежали узнать, что горит! Мамани с папаней, к счастью, не было дома, до их возвращения Гриша все отмыл, проветрил и победно водрузил на стол пышный, как кустодиевская купчиха, омлет. Он был воздушный, вроде пены морской, и при этом толстый, не хуже подушки; сверху Гриша любовно накидал мелко настриженный зеленый лук и несколько размолотых перчинок. Маманя тяжело двинула табурет и уселась к столу, как судья в кресло. Отец тем временем доел первую порцию и тянул тарелку за добавкой.

– Ну как? – волновался Гриша.

– Ничего, – осторожно сказала маманя, распробовав первый кусочек. – Вкусно даже, сын. С чего вдруг?

Гриша смущенно пожал плечами – как художник, впервые принявший у себя в гостях музу и теперь не знающий, что делать с остальным миром.

Потом он рассказал родителям про УПК и Галку-Палку, и маманя временно успокоилась. Папаня же и вовсе не переживал: омлет сын сварганил вкусный, не придраться. С корочкой, мягкий внутри, взбитый на сметане…

Вечером, засыпая, Гриша Малодубов поймал себя на том, что считает дни до следующего вторника – в школьном дневнике этот день был подписан аббревиатурой УПК. Вскоре вторники стали для него самыми любимыми днями – и даже сейчас шеф-повар ресторана «Модена» Григорий Малодубов предпочитает всем прочим дням недели скромный, милый вторник.

В один такой вторник, что поначалу тоже прикидывался скромным, Галка-Палка увлекла подопечных в настоящую кухню настоящей заводской столовой. Там командовали совсем другие поварихи – мясолицые бабоньки в крахмальных колпаках орали друг на друга с таким же пылом, с каким несся из-под гигантских крышек ароматный облачный пар. Однако они тут же расцвели при виде Галочки Павловны и ее великовозрастных учеников, наряженных в белые халаты (Гришины прыщи алели в первом ряду, Палач и Олег Бурмистров обрамляли друга по бокам).

– Я тут не для галочки, – объясняла бывшим товаркам взволнованная Галина Павловна. – Дети уж очень, это самое, толковые. Марья Петровна, я покажу им кухню?

Неразговорчивая, но гневливая, как это вскоре выяснилось, Марья Петровна кивнула Галке-Палке, не останавливая вечный двигатель лопатки, что крутила на дне кастрюли бесконечные восьмерки.

«Кухня – вот настоящий вечный двигатель! – внезапно прозрел Гриша. – Здесь никогда не прекращаются движение и жизнь!»

Не подозревавшая о высокопарных мыслях ученика, Галка-Палка вела группу в самое жерло, где рождались на свет знаменитые столовские щи, рыбные котлетки, твердые сочники с творогом и мутные, как утро алкаша, компоты из сухофруктов.

Сентиментальная Ленка Палач углядела синюю букву Щ, намалеванную краской на боку громадной кастрюли – сама Ленка поместилась бы в такой кастрюле без всяких ухищрений, лучше Жихарки. А Гриша только успевал головой вертеть – все его поражало в этом хорошо продуманном аду. И огромные посудины – в самый раз варить грешников, и циклопические чаны, и красно-белые поварихи – их чертовски громкий хохот и дьявольски мрачное молчание. Именно тогда Малодубов впервые заметил, как похожи друг на друга столовские работники – феи общепита, королевы вкусноты. Мужчин здесь, разумеется, не водилось – на Гришу и Бурмистрова феи поглядывали кокетливо, как парижанки, и пуще прежнего стучали ножичками по вечным огурцам и опускали руки в ледяную воду, где матово светились картофельные валуны.

Галка-Палка вела экскурсию подробно и неспешно, будто вокруг была не рядовая заводская кухня, какие тогда кипели по всему СССР, а минимум дом-музей великого русского писателя. Ученики надолго застывали перед вонючими ведрами и квадратными мойками, а Гришу нашего удивило, как много всего, оказывается, делается поварами заранее. Спустя годы, принимая хозяйство в культовом ресторане «Модена», шеф-повар Малодубов вспомнил ту первую, грандиозную и вместе с тем убогую кухню, где были совершены его самые важные открытия.

Там, в кислых облаках капустного пара, Григорий Малодубов понял, что будет поваром, только поваром и никем, кроме повара.

Продукты любили его, ножи ложились в руку так удобно, будто это была не человеческая ладонь, а ладно подогнанная выемка, ну а Гришины кулинарные сочинения в скромные советские времена гляделись открытием гастрономической Индии. И, бог с ней, даже Америки.

Галка-Палка до самой смерти жарко гордилась учеником. Кто бы еще смог из тесных декораций советской столовки выпорхнуть в дали заграничных рестораций и потом плавно осесть на главной должности в самом престижном заведении города?

В техникуме от Гриши разве что сияние не исходило: соученицы старались не смотреть на его прыщи, зато вовсю следили за руками – как скептики за фокусником. И все равно не могли раскрыть секрета – призвание поманило Гришу пальцем, пересохшим от постоянного мытья, изрезанным и обожженным, каковыми, собственно говоря, пальцы и должны быть у действующего повара. Вскоре Малодубов делал сам практически все, кроме хлеба и мороженого – да и этому научился.