– Ч-то это? – еле ворочая языком, выговорил Вадим.

– Где?

– В-вон…

Ольга Антоновна только теперь обратила внимание на ленточку.

– Не знаю. Детишки балуются, наверное.

– А… п-почему она ч… ч-черная?..

Страх снова завладел Казаковым. Эта лента на ручке двери оказалась неспроста. Черная лента! Знак траура, смерти… Ее привязала Лена. Таким образом она предупреждает его: «Берегись, твои дни сочтены!»

– М-ма-а-а… – вне себя от ужаса, взвыл Вадим Сергеевич. – У-убе… у-убери-и.

– Успокойся, Ваденька, – засуетилась Ольга Антоновна. – Ну, чего ты так испугался?

Руки ее дрожали, и она не сразу смогла развязать тугой узел на ленте. Цвет ленточки не понравился Ольге Антоновне. Дурацкие шутки! Дети совсем распустились. Никто не занимается их воспитанием, – вот в чем дело. Родители с утра до вечера пропадают на работе, а их чада хулиганят. Вместо того чтобы сидеть за уроками, они придумывают всякие гадости и досаждают порядочным людям. Безнаказанность – бич общества.

Она уложила Вадима на диван, принесла ему сердечные капли.

– Выпей, сынок. На тебе лица нет.

Казаков молча выпил. В его голове крутились мысли одна ужаснее другой. Лена, Лена! И зачем только он связался с ней, на свою погибель? А все мама! Жениться, видите ли, ему пора. Разозлившись на Ольгу Антоновну и обвинив ее во всех своих бедах, Вадим оттолкнул ее руку со стаканом.

– У-унеси… Больше не хочу.

Она обиженно поджала губы. Дети привязали к двери дурацкую ленточку, а она виновата. Сын совершенно ее не жалеет. Но чего он так испугался? Нервы… нервы расшатались. Педагогическая работа ужасно изматывает, а тут еще болезнь. Вадику пора как следует отдохнуть.

– Пойду сделаю чай, – сказала Ольга Антоновна.

Казаков не возражал. Он лежал, глядя в потолок, и прислушивался к частым ударам своего сердца. Надо серьезно лечиться, может быть, поехать в санаторий. Подальше от Лены, от Москвы… от жутких воспоминаний.

Минутная радость сменилась разочарованием. Нет, это его не спасет. Ведь рано или поздно придется возвращаться домой.

Ольга Антоновна принесла чай с малиной. Она заваривала не ягоды, а веточки и листья малины, считая их верным средством от простуды.

За чаем Казаков спросил:

– Ты никого не встретила во дворе, когда выносила мусор?

– Нет… а что?

– Так, просто спросил. Мне стало плохо, и я… не помню точно, как упал.

– Тебе нельзя было столько ходить, – назидательно сказала Ольга Антоновна. – Ты еще очень слаб. Бронхит – коварное заболевание. Удивляюсь, как врач тебя выписал. Сейчас никто ни за что не несет ответственности…

– Ты точно никого не видела? – перебил Казаков.

Она подозрительно посмотрела на сына и потрогала рукой его лоб.

– Ну вот, у тебя снова жар. Завтра на работу не пойдешь.

Вадим Сергеевич, будто подтверждая ее слова, сильно раскашлялся. Он кашлял и кашлял, ощущая ноющую боль в груди. Мама права – бронхит легко может перейти в воспаление легких. Эту болезнь опасно запускать.

Ольга Антоновна подмешала в чай успокоительное, и спустя несколько минут Вадим уснул. Ему снилось страшное, белое лицо Лены. Она шла по улице в дождевике, несмотря на жару, и несла венок, увитый траурными лентами. На лентах серебристой краской было написано: «Дорогому Вадиму от скорбящей невесты».

– А! А-а-ааа-а…

Казаков вскочил, дико озираясь вокруг. Сквозь шторы пробивался солнечный свет, с кухни доносились запахи кофе и жареной картошки. Часы показывали восемь утра…

– Ночевать придешь? – спросила жена, подавая Багирову зонт.

Он легонько обнял ее, поцеловал в холодную щеку.

– Наверное. А зонт зачем?

– Дождь передавали.

– Я на машине.

Багиров не стал вызывать лифт, побежал по лестнице вниз, ощущая упругость и силу тренированных мышц. С самого утра он наметил съездить на заправку Серого. По роковой случайности, Пилин работал именно там.

«Мог я сразу об этом догадаться?» – спрашивал себя начальник службы безопасности.

Получалось, что мог. Но не догадался.

Вчера ему принесли личные дела уволенных сотрудников. В одном из них Багиров сам опознал Жору. Та же недовольная мина, только кудри покороче.

Багиров доехал без особых происшествий. На безоблачном небе вовсю светило солнце, обещая жаркий день. О каком дожде говорила жена?

После обстрела заправка выглядела неуютно. Битые стекла прибрали, смели в большую пыльную кучу. Магазинчик зиял пустыми витринами. На пороге, под навесом, сидела продавщица Марья Ивановна, что-то писала на листе бумаги.

– Убытки подсчитываешь? – спросил Багиров.

– Ой, здравствуйте! – поспешно вскочила она. – Вы к нам?

– К вам, – усмехнулся Багиров. – Поговорить хочу… наедине.

Пышные щеки продавщицы покрылись румянцем. Она провела Багирова в подсобку, усадила на табуретку. Сама устроилась на ящиках с консервами.

– Помнишь такого работника? – Багиров показал ей фотографию Пилина.

Продавщица долго рассматривала снимок, вздыхала и часто поправляла волосы.

– Ну, помню… – наконец призналась она. – Был такой.

– Что можешь о нем сказать?

– Странный какой-то мужик… фамилию забыла… то ли Чернов, то ли Чухнов…

Багиров уже знал, что Пилин устроился на работу по паспорту Петра Матвеевича Чухно, инвалида, который проживал рядом с бывшим одноклассником и дружком Жоры – Зудиным. Чухно был примерно одного возраста с Пилиным, по квартире передвигался в инвалидной коляске, а внешне здорово смахивал на Жору. Вот Зудин и посоветовал приятелю воспользоваться этим сходством.

«И тебе будет хорошо, и Петьке, – уговаривал он Пилина. – За паспорт отстегнешь ему, сколько не жалко».

Жора подумал и согласился. Все прошло гладко, и, если бы не скверный характер, он бы до сих пор работал на заправочной станции Серого.

Зудин клялся и божился, что с тех пор, как Жорку выгнали, он его не видел. Дружок как в воду канул.

– Так что в нем было странного? – спросил Багиров смущенную Марью Ивановну.

– Ну… он нам сразу сказал, мол, зовите меня Жорой, мне так больше нравится. А самого Петром зовут. Разве не странно?

Багиров кивнул.

– Еще какие-нибудь странности за ним водились?

– Злой человек оказался, – вздохнула продавщица. – И пьющий. Сначала-то держался, а потом… на работу даже мог выпивши прийти. Бутылку у меня каждый день покупал. Одним словом, алкаш.