– Господа… – бормотал, улыбаясь, словно пьяный, Евгений Александрович. Слезы застили ему глаза. – Как я рад… Алеша, идальго…

Его усадили на какое-то бревно. Туман перед глазами слегка рассеялся. Евгений Александрович посмотрел на друзей и вдруг оцепенел.

– Э-э… – нечленораздельно проговорил он, с изумлением оглядывая незнакомые лица.

– Не бойтесь, вы среди друзей. – Говорящий был худощав и бледен. Он нагнулся и внимательно разглядывал лицо Миронова неподвижными, как у змеи, глазами. – Вы потеряли много сил, – сказал незнакомец, – выпейте это.

В губы Евгению Александровичу ткнулось железное горлышко фляги, в рот что-то потекло, горячая волна обожгла язык и горло. Миронов закашлялся и слабой рукой отстранил от себя фляжку.

– Не надо… больше… – пробормотал он, откашлявшись.

– Вам лучше? – осведомился незнакомец.

Миронов кивнул:

– Да.

– Кто вы? Куда направляетесь?

– Я… заблудился.

– Отбились от своих?

– Да, – снова кивнул Евгений Александрович. – То есть… нет. Не отбился. Я был один. Пошел по грибы и потерялся.

– Как вас зовут? – поинтересовался незнакомец.

– Евгений Александрович Миронов… Я бывший сельский учитель.

– А что, Евгений Александрович, нынче так принято у бывших учителей – ночью в лесу грибы искать?

– Я не собирался искать их ночью, – промямлил Евгений Александрович. – Когда я вышел, был день. Но потом так внезапно стемнело… Я думаю, это просто счастье, что я на вас наткнулся.

– Конечно, счастье, – подтвердил незнакомец. – И для вас, и для нас. Меня зовут комиссар Глазнек. Не видели ли вы кого в лесу, Евгений Александрович?

Только теперь Миронов признал в незнакомце таинственного всадника, который напустил такого страху на Алешу. Бледное, костистое лицо комиссара покрывали резкие морщины. Глаза, утонувшие в глубоких впадинах, смотрели пристально и неподвижно.

– В ле… в лесу? – снова промямлил Евгений Александрович. – А кого я там мог увидеть? Там, кроме деревьев, ничего нет.

Комиссар Глазнек усмехнулся.

– А мне вот доподлинно известно, что в лес вы свернули не один, – сказал он. – С вами были еще трое. Могу я узнать, куда они подевались?

Евгений Александрович почувствовал такой ужас, что у него похолодели ладони, однако сделал над собой усилие и сказал почти спокойным голосом:

– Не понимаю, о чем вы говорите, господин комиссар. Я был один.

– Один, значит? Забавно. – Комиссар посмотрел на черный неприступный ряд деревьев, затем снова повернулся к Миронову и, усмехаясь, изрек: – Человек приходит в мир одиноким и уходит одиноким. Скажите, Евгений Александрович, вы смерти боитесь?

– Кто же ее не боится, – ответил, слегка заикаясь, бывший учитель.

– Что страшного вы в ней находите?

– Что и все – неизвестность.

Комиссар кивнул:

– Да, на этот счет ни у кого из смертных не может быть уверенности. А вы хотели бы знать, что находится по ту сторону?

– По ту сторону чего? – не понял Евгений Александрович.

– По ту сторону смерти, разумеется.

– Э-э… Конечно… Как всякий человек…

– Я вам предоставлю такую возможность, – без всякого юмора сказал комиссар.

– Я вас не пони…

– Сейчас поймете.

Глазнек размахнулся и ударил Миронова по лицу нагайкой. Миронов вскрикнул и закрыл лицо руками. Комиссар хлестнул его нагайкой по рукам, а потом еще раз и еще.

– Хватит! – взмолился бывший учитель. – Умоляю, хватит!

Но комиссара этот крик не остановил, он продолжал избивать Евгения Александровича. Миронов повалился на землю, но град ударов не прекратился. Лицо, волосы, шея и руки Евгения Александровича были в крови. Нагайка била хлестко… Наконец комиссар остановился, но вовсе не затем, чтобы перевести дух. Он выглядел бодрым и неуставшим. Казалось, упражнения с нагайкой взбодрили его, влили в его бледное тело очередную порцию жизненной силы.

– Ну? – спокойно поинтересовался он. – Теперь вы расскажете мне о своих друзьях? Или предпочитаете молчать?

– Господи, – заплакал бывший учитель. – Я ничего… ничего не знаю…

Глазнек внимательно посмотрел на Миронова и вдруг спросил:

– Вы когда-нибудь слышали, как с людей снимают перчатки?

– Что?.. Перчатки?

– Это очень просто, но в то же время эффективно. Сначала в котелке кипятят воду. Потом руки пленника опускают в кипящую воду. Кожа на руках начинает…

– Хватит! – простонал Евгений Александрович. – Ради бога, хватит!

– Да, – неожиданно согласился комиссар. – В самом деле, зачем рассказывать вам теорию, если можно ознакомить вас с практикой? Товарищ Чепурнов! – позвал он.

– Я тут! – ответил невысокий кряжистый человек в такой же, как и у комиссара, кожаной фуражке, подходя ближе к костру.

– Поставьте на огонь котелок с водой.

– Зачем?

– Поставьте!

– Сделаем.

Кряжистый повернулся, чтоб идти, но комиссару, видимо, пришла в голову новая идея.

– Хотя нет… – сказал он. – Лучше свяжите этого упрямца и подвесьте к дереву. И позовите ко мне Свиридова. Надеюсь, он еще не разучился работать палкой. Да, и одолжите ему свой черкесский нож – авось пригодится.

– Ножом я бы и сам мог, – сказал Чепурнов.

Комиссар покачал головой.

– Нет. У вас он со второго удара дух испустит. Тут нужен настоящий мастер. Давайте, товарищи, займитесь. Мне надо, чтобы через пятнадцать минут он мне на все вопросы ответил и еще умолял бы его выслушать.

– Сделаем, – снова пообещал Чепурнов.

Он взял плачущего и постанывающего Евгения Александровича за плечи и рывком поднял с бревна, а комиссар Глазнек отошел в темень и закурил.

* * *

Солнце палило нестерпимо, совсем не по-осеннему. Роса с пожухлой травы совершенно испарилась. Кострище из черных обугленных палок и каких-то несгоревших тряпок выглядело жалко и наводило на мысли о пожаре и разорении.

Артист наклонился и поднял с земли разбитые круглые очки. Показал их Алеше и сказал:

– Он был здесь.

Алеша взял очки, но тут же выронил их. Посмотрел на артиста испуганно и тихо проговорил:

– Это что же? На них кровь?

– Да, – ответил артист и добавил: – Похоже, его сильно избили. Или даже пытали.

– Как пытали? – холодея от ужаса, прошептал Алеша.

– Обыкновенно. Видите эти пятна на траве? Это кровь. Отсюда его тащили… – Артист проследил взглядом по траве примятый след. – Вон к тому дереву. – Он показал пальцем в сторону старого дуба, росшего почти на самом краю обрыва.