Зеленый Картуз по-прежнему стоял возле телеги, опустив ружье, и изумленно таращился на белую рукоять ножа, торчащую у него из груди. Вокруг рукояти ножа расползалось темное пятно.

– Это что же… – тихо проговорил Зеленый Картуз и поднял взгляд на артиста: – Ты что же… меня убил?

Мужик покачнулся, загреб рукой воздух и, не удержав равновесия, тяжело повалился на землю. Несколько секунд из его открытого рта вырывались хриплые вздохи, потом он затих.

Артист вытер нож об одежду рыжебородого, обернулся и коротко сказал:

– Надо спрятать тела.

– Они мертвы? – с ужасом прошептал Евгений Александрович.

– Надеюсь, что да, – ответил артист.

– Вы их… убили? – не то спросил, не то констатировал Алеша.

– Вы удивительно прозорливы. – Артист наклонился, схватил рыжебородого за ноги и, пятясь задом, потащил его в кусты. – Пирогов, берите второго! Да смотрите, не испачкайтесь кровью.

Пирогов не двинулся с места. Он стоял, ошеломленно глядя на мужика, из груди которого торчала белая рукоять ножа.

– Черт бы вас побрал, Пирогов! – яростно крикнул артист. – Да беритесь же!

Пирогов вышел наконец из оцепенения и двинулся к лежащему на траве телу.

* * *

– Это было ужасно, – тихо проговорил Миронов. – И эта кровь… Как много в человеке крови…

– Да, немало, – также тихо ответил ему Пирогов. Он покосился на артиста и сказал: – А идальго молодец. Ловко управился.

– Дождался, значит, благодарности-то? – с усмешкой произнес артист. – А то небось в звери меня записали.

– Что вы, идальго, мы же понимаем… – Алеша встретился с ним взглядом и тут же отвел глаза. – Вы себя нормально чувствуете?

– Для того, кто только что убил двоих человек, вполне прилично, – ответил артист. – Почему вы так на меня посмотрели?

– Просто… Вы сделали это так, как будто и раньше… – Алеша запнулся.

– Убивал людей? – договорил за него артист. – Нет. Я никогда прежде не убивал людей. Это в первый раз. Теперь вам спокойней?

Алеша сглотнул слюну и тихо произнес:

– Вы не должны себя ни в чем винить, господин Браккато. Это была вынужденная мера.

– Они бы нас точно жалеть не стали, – неуверенно поддакнул Евгений Александрович.

– Полно вам о них говорить, – поморщился Пирогов. – Умоляю, господа, выберите для разговора другую тему, от этой уже тошно. Вы знаете, когда-то, лет пять назад, будучи в Париже, я влюбился в артистку кабаре. Я увидел ее на сцене и буквально потерял голову. Я послал ей корзину белых роз и… – Пирогов осекся. – Что с вами, господин Берсенев? Вы плачете?

Алеша вытер рукавом глаза.

– Нет, вам показалось.

Далеко впереди послышался топот копыт.

– Черт, – с досадой проговорил Пирогов. – И спрятаться-то некуда. Что будем делать, идальго?

– Остановите лошадь, – сказал артист.

Пирогов натянул вожжи, и лошадка встала.

– Что теперь?

– Полезайте под дерюгу и ведите себя тихо. Так, будто вы покойник. Вы, Миронов, берите в руки вожжи. Алеша – прочь с телеги.

Когда ватага всадников приблизилась, Пирогов смирно лежал под дерюгой, а прочие стояли рядом с телегой, напустив на себя печальный вид. Атаман в сбитой набок черной папахе осадил коня.

– Что везете? – хрипло крикнул атаман.

– Тела убитых солдат, – сказал артист, сняв шляпу и смиренно прижав ее к груди. – Везем на родину хоронить.

– А ну, хлопцы, шапки долой! – скомандовал атаман.

Он сдернул папаху и осенил себя крестом. Остальные всадники последовали его примеру.

– Если хотите, можем вас сопроводить, – предложил атаман.

Артист вздохнул и грустно ответил:

– Да нет, не стоит. Нам тут недалеко.

– Ну как хотите! С богом, хлопцы!

Атаман стегнул коня, и отряд умчался, подняв за собой облако пыли.

Как только стук копыт стих вдали, дерюга зашевелилась, и из-под нее выглянула пухлая физиономия Пирогова.

– Ушли? – настороженно спросил он.

– Да, – ответил Алеша. – Ускакали.

– Фу ты черт. Думал, и впрямь в труп превращусь. Хорошо хоть заглянуть под дерюжку не догадались. Кто это был?

– А черт их знает, – ответил артист, нахлобучивая шляпу на голову. – Какая-то банда. Нынче их много развелось.

Пирогов выбрался из-под дерюги, выбил ладонью из камзола пыль и чихнул.

– Ну спасибо вам, господин итальянец, – сказал он, утирая платком нос. – В мертвецы меня записать – каково, а?

– Между прочим, он спас вам жизнь, – напомнил Алеша.

– Ну да, спас, – нехотя согласился Пирогов. – Впрочем, это они из страха уважают мертвецов. Обидеть мертвеца – плохая примета.

– Почему?

– Да потому что мертвец может отомстить. Придет во время боя и сделает так, что шальная пуля полетит тебе прямиком в лоб.

Алеша нахмурил брови и с сомнением спросил:

– Как же он это сделает?

– А я откуда знаю? – пожал медвежьими плечами Пирогов. – Как-нибудь сделает. Может, дунет на нее.

– На летящую пулю? – продолжал сомневаться Алеша.

Пирогов кивнул:

– Ну да. Мертвецы не подчиняются законам физики. А лихие люди очень суеверны. Каждый день ведь под смертью ходят.

Пирогов быстро перекрестился. Алеша посмотрел на него и вздохнул.

– Вы, Пирогов, неглупый с виду человек, а верите во всякую чушь, – сказал он.

– Может, чушь, может, нет, – ответил Пирогов. – Кто знает? Вот и товарищи бандиты предпочитают подстраховаться. Ох, матушки Пресвятые Угодницы, когда же все это кончится…

И Пирогов снова перекрестился, еще истовее, чем прежде.

* * *

Пегая лошадка постукивала по дороге копытами. Телега, поскрипывая, катилась вперед. Мерное поскрипывание настроило друзей на философский лад, и вот уже десять минут Алеша и артист вели друг с другом задушевный разговор.

– Я избегаю мыслить, – говорил артист. – От чрезмерных размышлений человек тупеет.

– В этом есть рациональное зерно, – соглашался с ним Алеша. – Но это касается только сухого, логического размышления. А если размышление прочувствовано?

– Тем более, – отвечал артист. – Если в сухом размышлении есть хоть какая-то польза, то прочувствованные размышления заводят человека в тупик. Чувствующий человек всегда пессимист, и рано или поздно он натыкается на стену и сознает себя обманутым.

– Только если не приходит к Богу, – сказал Алеша. – Я, впрочем, тоже не люблю думать. У меня бывают какие-то тонкие чувства, но я никак не могу их ухватить и заключить в оболочку мысли. Все остается на уровне ощущений. Даже не ощущений, а… как бы это лучше сказать… предощущений.