Обе заметили, как усилился ветер. Поднималась искусственная буря, вступавшая с ними в борьбу, сирокко, неустанно пытающийся оттащить их назад, подальше оттуда, куда они хотели попасть, но тем самым указывающий, где искать укрытия, куда бежать от геенны огненной, которая ненасытно тянула в себя воздух, подпитывая им раскаленную ярость. Подруги продирались сквозь ураганы искр, теснившие их назад и завывавшие, как орган, регистры которого переключили на долгий, нечеловеческий вой.

Спустившись в ущелье своей улицы, Мими и Ева стали проталкиваться дальше, мимо красноглазых окон, извергавших пригоршни огня, которые то щипали дымоходы, то ожившими языками спускались вниз, чтобы лизнуть мурашек-людей, копошившихся в термитнике руин.

Другие, прикрывая головы от щупалец огня, пробирались в том же направлении. Искры слепили их, одежда вспыхивала оранжевыми островками, которые по очереди раздувал и гасил неистовый ветер. Какая-то женщина, умалишенная Медуза с пылающими змеями волос, как будто приросла к месту. Она стояла, раскачиваясь взад-вперед. Ее криков никто не слушал, и никто не мог вернуть ей рассудок. Мими почувствовала, что подруга схватила ее за руку — отчасти чтобы помочь, отчасти чтобы найти хоть какую-то опору посреди ужаса, убедиться, что кто-то разделяет его с тобой. В одиночку было не вынести того, во что они с каждым шагом окунались все глубже. Расплавленный асфальт хватал Мими за подошвы доходивших до икр ботинок, которые когда-то спасали ее ото льда, а теперь несли сквозь огонь.

Она позволила Еве вести себя, решив, что та лучше знает родной город. Инстинкт гнал их к открытым пространствам и к Эльбе — противоядию от пламени, которое окружало их со всех сторон. Сквозь щель в мокром шерстяном шарфе, который, как Мими теперь поняла, спас ее от участи вопящей Медузы, она разглядела фонтан, а в нем — ад, сошедший с картин Босха: кишащая гора тел, отчаянно рвущихся к бальзаму и укрытию воды.

Подруги пробирались дальше, навстречу ветру, который норовил сбить их с ног. Один порыв заставил их упасть на колени и вцепиться в бордюр, а мимо пролетели ребенок и скамейка, которых втягивало в сердце пожара. Но если бы их боковое зрение не перекрывали шарфы, они бы заметили все больше и больше простора, больше участков, не стиснутых ущельями жара, не темных, но менее густо заполненных языками пламени. Вместе с тем ветер усиливался, вынуждая упасть на колени, чтобы вернее держаться земли, и ползти к реке и к избавлению. Но вскоре даже это стало невозможным, и пришлось припасть к бордюру, прячась за ним от несущихся мимо смертоносных обломков — велосипедов, горящих веток. Пролетела даже лошадь, беспомощно размахивающая ногами и дико вращающая полными ужаса глазами.

Убежище явилось в неожиданном образе общественного писсуара, нерушимого металлического надгробия, вздымавшегося над мостовой, скалы посреди огненного моря, ибо теперь, когда асфальт расплавился и приобрел отражающие свойства смоляного озера, под ногами была не твердь, а маслянистые волны, пляшущие под дудку шторма. Мими и Ева укрылись от ветра, дрожа всем телом, хотя вокруг стояла такая жара, что мокрая одежда высыхала на глазах, окутывая их, жмущихся к убежищу, клубами пара.

Ураган продолжал бушевать, швыряя по писсуару чем попало. Один обломок влетел в металлическую конструкцию с такой силой, что она зазвенела, как барабан, сотрясаясь до основания. Вторая волна бомбежки делала свое дело: очаг пожара расползался и воздух накалялся еще больше. Температура неумолимо росла, и отсиживаться дальше в укрытии стало невозможно. Позвав подругу за собой, Ева опять вышла навстречу буре, оставила позади твердый булыжник и пошлепала по смоляному озеру в сторону набережной, до которой оставалось несколько сотен ярдов.

Липкий деготь тут же вцепился им в ботинки, сдирая обувь с ног, пригвождая к месту. Каждый шаг приходилось отвоевывать у трясины битума и у бури, не выпускавшей их из тоннеля горячего ветра и летящих обломков, которых нельзя было даже разглядеть, а уклониться от них — и подавно. Впереди показались две женщины, обутые в туфли, которые соскакивали при любой попытке сделать шаг. Одну из них отбросило в сторону от удара подхваченной ураганом ветки, и черное болото расплавленной смолы глубоко всосало обтянутую чулком ногу. Теперь несчастную приковало к пеклу, как невольницу, закованную в кандалы. Шаг за шагом Мими и Ева спускались по болоту к набережной и лестнице, ведущей к воде.

Припав к береговой стене, подруги оглянулись на пожар, который теперь вздулся чудовищным, пожирающим самого себя огненным шаром, достигавшим таких высот, что его вершина почти не проглядывалась в небе. Само же небо пульсировало оранжевым заревом, отражая тонкими тучами каждый сполох бесновавшегося внизу пекла. Барочные башни Фрауэнкирхе[78] выступали на фоне пламени, позволяя ориентироваться в бурлящем котле, посреди которого плавали подруги. Река, ночную черноту которой обычно разбавляло лишь отражение луны или уличного фонаря, раскинулась мерцающим зеркалом пожара. Ее зимний разлив расцвел оранжевым ковром, по зыбкой поверхности которого буря гоняла искры водной пыли.

На мосту скопилось столько народу, толпа так напирала с обеих сторон, что люди по одному, парами и группами прыгали в реку. Риск утонуть в ледяной воде был предпочтительнее верной смерти от огня или под ногами товарищей по несчастью. Защищенные береговой стеной, Мими и Ева схватились за железный поручень и следом за другими стали спускаться по узкой лесенке к реке. У края воды, в грязи, сбивались в кучу обгорелые, повергнутые в шок ошметки Дрездена, который за два часа прошел путь от города-героя до пепелища жертвенного костра. Одни бросались в воду, спеша остудить ожоги; другие прижимались к стене набережной, которая хоть как-то прикрывала от огненного извержения над головой; третьи просто лежали, распластавшись на земле, сраженные то ли сном, то ли смертью — трудно было разобрать.

Колени подруг подкосились от внезапного истощения. Они вместе повалились в исходившую паром грязь, подставив воде обожженные, черные от смолы ноги. Брызги сыпались им на пальто, а над головой расцветал огненный полог.

Несмотря на шум — воющий тенор, свистящие рыдания которого то разрастались, то затухали, — они уснули.

Монтрёй. Весна 1941 года

Дни становились длиннее и несли с собой перемены. Погода улучшилась, и вылетов стало больше. Случалось, Адаму Колю всю неделю приходилось по вечерам облачаться в летный комбинезон и отправляться к промышленному центру Англии; иногда с целым эскадроном, но чаще в одиночку. Он летел вдоль одного радиолуча до пересечения с другим, где и сбрасывал бомбы; теоретически на заводы и склады, но при таком неточном методе бомбардировок его груз вполне мог упасть на жилые кварталы. Город гасил огни. Только пожары, оставленные предыдущими рейдами, позволяли бить по подсвеченной цели — но вместе с ними появлялись ночные истребители, зенитная пальба и повышенный риск потерпеть катастрофу.