Как ни пытался я найти этому рациональное объяснение, мне ничего не приходило в голову.

– Я не ожидал второй части платежа так скоро. Хара выписал мне чек при встрече в Сан-Франциско, и это было совсем недавно.

– Великолепно, – с сарказмом заметил Нода. – Значит, задание выполнено, и клиент полностью удовлетворен. От этого дурно попахивает.

20:30

Рие Мори, жена лингвиста, жила неподалеку от Сенгакудзи – храма, где в 1703 году были захоронены тела сорока семи ронинов. Три столетия спустя многочисленные посетители все еще возжигали в их честь благовония, и облака ароматного дыма витали над могильными камнями, а потом ветер разносил их по округе напоминанием о том, что предательство может остаться навечно непрощенным, как навсегда остаются в людской памяти подвиги героев.

В нескольких сотнях ярдов от дома Нода припарковался у тротуара рядом с коричневой «маздой» и заглушил двигатель.

– Тихо здесь сегодня, – заметил он.

– Слишком тихо.

– Оскорбительно тихо, – проворчал сыщик.

У меня было тяжело на сердце.

Несмотря на безлюдье, пока мы смотрели сквозь темноту безлунной ночи на дом лингвиста, серовато-голубой дым благовоний начал сгущаться у лобового стекла нашей машины. В 1701 году продажный чиновник из сёгуната стал вымогать у молодого местного правителя Асано взятку за обучение протоколу приема посланников императора, и в гневе Асано обнажил меч. Он не причинил бюрократу сёгуна вреда, однако по закону того времени даже намек на угрозу жизни представителя правительства расценивался как акт государственной измены. Асану – популярного, но неискушенного в политике лидера – приговорили к смерти. С его казнью несколько сотен служивших ему самураев потеряли вождя и средства к существованию, и судьба обрекла их на тяготы жизни ронинов – самураев без хозяина.

Возмущенные жестокостью и коварством чиновника сорок семь наиболее преданных воинов терпеливо выжидали два года, пока шпионы сёгуната не спускали с них глаз, а потом ночью взяли штурмом роскошный замок бюрократа и отрубили ему голову. Когда же они устроили шествие через весь город, чтобы доставить свой трофей на гробницу бывшего хозяина, это сразу превратило их в народных героев, свершивших праведное возмездие и выступивших против несправедливой и все более погружавшейся в трясину коррупции власти.

Это поставило сёгуна в затруднительное положение. Ему предстояло принять сложное решение. Он понимал, что его подчиненный злонамеренно превысил свои полномочия. Но ведь Асано и его бывшие сторонники посмели выступить против сёгуната.

И тогда был найден странный на первый взгляд, но характерный для Японии компромисс. Сёгун косвенно признал правоту верных самураев, позволив им принять достойную воинов смерть от своих рук (все они совершили харакири), а не казнил, как поступил бы с обычными преступниками.

По сей день японцы чтят память верных сорока семи самураев, поднявших мечи на продажную власть. И это почтение имеет свое объяснение. С падением сёгуната в 1868 году самурайская автократия просто сменила одну форму бюрократического правления на другую. И сегодня министерский чиновник имеет в сравнении с рядовым гражданином немалые привилегии, а жизнь каждого японца беспредельно осложняют необъяснимые запреты, сложная система правил и государственных поборов.

Нода завороженно смотрел, как дым благовоний волнообразной струей обтекал лобовое стекло.

– Ты готов? – спросил он.

– Да.

– Но помни, разговор должен вести ты сам.

– Конечно.

– Если не справишься с этим, путь в Согу для тебя заказан.

– Понимаю.

– Тогда пошли.

Мы выбрались из машины и приблизились к дому – новенькой двухэтажной постройке, ее стены были покрыты свежим слоем белой краски. Короткая дорожка, по обеим сторонам которой росли маки, вела к лакированной деревянной двери с бронзовым молоточком в форме грозди цветов вишни. Я постучал им о металлическую пластину, и вскоре мы услышали изнутри чьи-то мягкие шаги.

Дверь распахнулась, и Рие Мори пригласила нас войти. На приступке при входе мы сменили нашу обувь на удобные домашние тапочки, а потом хозяйка провела нас мимо небольшой кухни в гостиную. Мы расположились на белом диване. Она села в такого же цвета кресло и налила нам по чашке зеленого чая.

Нода откашлялся и сказал:

– Это господин Броуди. Я упоминал о нем в нашем разговоре по телефону.

Он откинулся назад, кивком приглашая меня продолжить. В его прищуренном взгляде сквозило нескрываемое сомнение: «Ну, прояви себя, если сумеешь».

Госпожа Мори опять поклонилась мне. У нее был длинноватый с горбинкой нос и вытянутой формы нижняя челюсть, что придавало ее лицу лошадиные черты, какие я часто замечал в женских лицах на старинных ксилографиях. К нашему приходу Рие Мори облачилась в бежевую льняную юбку и шелковую блузку, на которой по светло-коричневому фону были разбросаны цветы чуть синеватого оттенка. Ее черные, лишенные блеска волосы были собраны сзади в пучок, стянутый темно-коричневой лентой. Тонкий черный пояс обвивал фигуру чуть выше уже заметно округлившегося живота.

– Прежде всего простите, что потревожили вас субботним вечером, – начал я.

– Если это вам поможет… – отозвалась она до странности невыразительным голосом.

Бросалось в глаза, что вся обстановка в доме была новой. Ни один предмет мебели еще не носил на себе приметы хоть сколько-нибудь долгого использования. Японские новобрачные почти всегда начинали совместную жизнь именно так – окруженные новизной. На полках из полированного кедра стояли музыкальный центр, телевизор, проигрыватель и портативный компьютер. Все только что купленное. Самая нижняя из полок предназначалась для книг и фотоальбомов. По корешкам последних кто-то с трудом вывел обозначение содержимого до наивности неуклюжими английскими буквами: «Наша свадьба», «Наш медовый месяц на Гавайях», «Наш дом». На низком кофейном столике перед нами были веером разложены несколько номеров женских журналов.

– Не могли бы вы припомнить, когда в последний раз говорили с мужем? – спросил я.

– В тот день, когда он туда приехал.

– То есть после того, как поселился в риокане?

– Да.

– В какое время он позвонил?

– В начале четвертого.

– О чем вы беседовали?

Она провела ладонью по бедрам, разглаживая складки юбки.

– О поездке на скоростном поезде, о деревне, о том, как он взволнован.

– Взволнован?

– Да. Ведь после беседы с господином Нодой муж выяснил, что тот кандзи не значится ни в одном из словарей. А прежде он не знал об этом.

– Откуда же он взялся в его базе данных?