— Это древнейшая церковь, построенная над местом рождения Господа нашего. И ключи от нее турки передали католикам!

— Неужели Господу нашему приятнее смотреть, как христиане убивают друг друга, чем на то, как они крестятся не в ту сторону и не тем числом пальцев?

— Дело было не только в этом, — сказал царь. — Христиане в Турции вообще нуждались в защите.

— Некоторые христиане в России тоже нуждаются в защите. Старообрядцы, например. Может быть, с них надо было начать? И война бы не понадобилась.

— Как ты можешь ставить на одну доску истинное православие, латинскую ересь и раскол?

— Я не богослов, наверное, поэтому и существенных отличий не вижу.

— Как тебе только Бажанов пятерки ставит?

— Вероятно, он тоже считает, что убить человека хуже, чем неправильно перекреститься.

— Саша, когда русские войска вошли в Молдавию и Валахию, их воспринимали как освободителей от Османского ига, как избавителей и защитников. К Бухаресту шли торжественным маршем, как на параде. А там всё население вышло навстречу: и митрополит, и духовенство, и горожане.

— Приятно слышать, что нас еще где-то встречают не выстрелами из-за угла. Но здесь главное, как провожают. Они еще не были под российской властью. Не думаю, что, скажем, в Польше нам так же рады.

— Поляки — католики.

— Не думаю, что это главное.

— Польша — это отдельная история. Для Молдавии и Валахии мы точно были спасением. А ты говоришь, что русский царь никого не защищал.

— Это говорит Герцен. Я говорю только, что и это мнение имеет право на существование. Защитили? Или пришлось вывести войска?

— Да, пришлось. Потому что союзники нас предали.

— Почему же дедушка этого не предвидел? И почему его не предупредили?

— Его предупреждали, он не послушал.

— Почему?

— Верил в дружбу австрийского императора. И до конца жизни предательства его не простил.

— А может быть верил в собственное всемогущество?

— Не тебе деда судить!

— Понять, в чем ошибка, и больше так не делать мы просто обязаны. Почему дяде Косте пришлось строить флот на собственные деньги?

— Потому что парового флота не было. Надеялись на парусный.

— Угу! И на гладкоствольные ружья. И с таким капиталом решили воевать против всей Европы и Османской империи в придачу. А виновата Австрия.

— Не только. Наполеон Третий хотел реванша после разгрома его дяди в 1812-м.

— Тогда почему Россия ввела войска в княжества, вассальные Османам? Почему бы не подождать, когда Франция куда-нибудь введет свои в целях реванша? И тогда бы мы были несчастной жертвой агрессии, и симпатии мирового сообщества были бы на нашей стороне.

— Это только видимость, что войну начала Россия.

— Ну, да! А еще есть тайные скрытые причины, всемирный масонский заговор и мировое правительство. А также англичанка, которая все время гадит.

— Англия неожиданно выступила на стороне Турции.

— Неожиданно? А почему вдруг христианская страна поддержала мусульманскую против православной?

— Потому что турки согласились с ними на беспошлинную торговлю и стали практически зависимы от англичан.

— Это было непредсказуемо? Дед этого не знал?

— Знал.

— Тогда что его вело, кроме гордости?

— Ты дерзок до безобразия!

— Просто пытаюсь разобраться. Почему мы оказались в той точке, где у России нет флота на Черном море, а мы с дядей Костей вскладчину пытаемся спасти завод Нобеля, который всю войну выполнял военные заказы.

— Твой Герцен очень хотел в эту «точку». Знаешь, что он писал во время войны? «Он начал войну, пусть же она падет на одну его голову». Это про твоего деда.

— Не думаю, что проклятия Александра Ивановича сыграли хоть какую-то роль. Я как-то на парусники и устаревшие ружья больше склонен грешить. И на просчеты дипломатии.

— Это не всё. Он и пооткровеннее высказывался: «За 1812 годом шло 14 декабря… Неужели мы пропустим случай, какого долго-долго не представится? Неужели не сумеем воспользоваться бурей, вызванной самим царем на себя? Мы надеемся, мы уповаем».

Честно говоря, Саша считал, что это Ленин придумал желать своему правительству поражения в войне. Герцен, оказывается, был первооткрывателем.

— Это какая-то частная переписка? — спросил Саша.

— Переписка. Но не частная. Это из писем Герцена редактору журнала «Английская республика» Линтону. Они опубликованы. На трех языках! Английском, французском, и в прошлом году вышел русский перевод.

— В Лондоне?

— Совершенно верно. Так что он от этих взглядов не отказался. Что скажешь?

— Скажу, что, если революционер начинает ненавидеть свою российскую власть столь яростно и беспримесно, что все Турции, Франции и Британии кажутся ему меньшим злом, это значит, что его порядком довели. И это не лучшая характеристика для российской власти.

— Довели его? Из ссылки вернули, в столицах разрешили жить!

— А что потом случилось? Почему Александр Иванович предостерегал меня от откровенности в переписке?

— Он не внял. И в одном из писем обругал полицию.

— Тоже опубликовано?

— Нет. Это было частное письмо.

— Ну, полиция — это такая служба, которую не ругают только, если это прямо запрещено. Так что я как-то сразу ему верю, даже не зная, в чем было дело. И из-за критики полиции в частной переписке надо было выдавливать из России активного талантливого человека? Изгнание же не сахар, даже если у тебя чемодан денег в банке Ротшильда.

— Ты почитай письма твоего «активного талантливого человека». У него там на каждой странице про якобы ненавистную тебе социальную революцию! И именно ее он ждал после поражения России в войне. Именно на нее «уповал и надеялся».

— Почитаю, — кивнул Саша. — Они у нас есть?

— Ты найдешь, — поморщился царь. — Время у тебя будет.

Последнее замечание Саше очень не понравилось.

— На поиск? — осторожно спросил он.

— На чтение, — бросил царь.

Папа́ взял из коробки толстую сигару и с видимым наслаждением закурил. Ароматный дым поднялся к потолку и поплыл по комнате.

Положил сигару в желоб на ободе серебряной пепельницы. Частицы пепла и табака упали на чеканку на дне.

— «Трубач» твой? — поинтересовался царь.

— Нет, — сказал Саша.

— Да-а? Что теперь отпираться? После Герцена.

— Это Михаил Щербаков, — пояснил Саша. — Я много раз об этом говорил.

— Угу! — усмехнулся царь. — Видел во