— Я, правда, ничего не знаю, — выдержав его убийственный взгляд, спокойно ответила Олеся. — Ты сам виноват. Зачем нужно было рассказывать ему обо мне? Вот он и ушел.

— Поп*зди мне еще!

Кир резко вскинул руку, словно намереваясь ударить ее, но, сообразив, что они стоят на крыльце посреди белого дня, и за ними запросто могут наблюдать невидимые соседские глаза, сдержался. Многозначительно поводив перед лицом Олеси жилистым кулаком и, словно наслаждаясь ее смиренным видом (она стояла, опустив глаза, сжимая подрагивающие губы), он склонился к ней так, что его поросшая легкой щетиной щека коснулась ее гладкой кожи лица, и прошептал зловеще-страстно:

— Но за косяк придется ответить.

Его пах коснулся ее бедра, и Олеся дернулась, рывком отталкивая от себя навязчивого «клиента».

— У меня дочь дома! И я сейчас не на работе!

— А какого лешего ты, кстати, не работаешь? — задумался вдруг опер, забыв про свои сексуальные хотелки. — Чего это вдруг? — вновь сощурился он.

— Настя болеет, и мне не на кого ее оставить, — уверенно выдала она то, что пришло в голову. В принципе, наполовину правда. И посмотрела на него так же, с уверенностью во взгляде.

Кир отступил, и вовремя, потому что входная дверь скрипнула, и из-за нее показалась голова Насти.

— Мам, ну ты скоро?! — позвала она полу-обижено, полу-испуганно. Взгляд, устремленный на опера, сочился откровенной неприязнью.

Олеся воспользовалась ситуацией и, пока Кир отвлекся на Настю, проскочила между ним и дверью и со словами: «Все, мне пора!» юркнула вслед за дочерью.

Переведя дух, она едва не расцеловала дочь, ведь та, сама не зная этого, можно сказать, спасла ее от приставаний и последующего секса с Киром. Почему-то у Олеси в последние дни появилось стойкое, но тем не менее мерзкое ощущение, что она изменяет Жене. Хоть и сомнительно, что она могла считать его и себя «парой», но отвращение к клиентам в первую же «смену», а сейчас и к Киру оказалось просто зашкаливающим.

— Мама, когда придет Женя? — Настя вырвалась из объятий матери и требовательно уставилась на нее. — Он точно не умер?

— Ты опять за свое?! — тут же взвилась Олеся. — С чего ты это вообще взяла?!

Этот нелепый вопрос дочери, задаваемый ею уже не единожды, пугал Олесю до безумия, до тошноты.

— Перестань так говорить! — теперь уже она потребовала от Насти, совершенно забыв о том, что перед ней ребенок. Даже тряханула ее несильно, не отдавая себе в этом отчета.

Настя тут же насупилась и, надув губы, убежала к себе в комнату. Не вышла оттуда ни к ужину, ни к завтраку на следующий день. В чем-то это было на руку Олесе — она просто не могла уделить достаточно внимания дочери. Ее в буквальном смысле сжирала внутренняя тревога, порожденная неопределенностью. И в воздухе как будто витала мысль — скоро что-то будет… грядет что-то нехорошее…

Это «что-то» случилось на исходе седьмого дня после обеда. По крыльцу прогрохотала чужая поступь, и незнакомый ритм стука о входную дверь ворвался в напряженное ожидание.

Олеся бросилась к двери, рывком распахнула ее, ожидая увидеть кого-то вроде Кира или знакомого ей по фотографии друга Жени криминальной внешности, но опешила, увидев перед собой миловидную хрупкую девушку, да еще и «в положении». По крайней мере, ее внешний вид — платье для беременных в пол, распущенные до плеч волосы — говорил об этом.

— Привет, — поздоровалась та, как будто с давней знакомой, и, бесцеремонно потеснив Олесю, вошла в дом как к себе домой. Она явно спешила и, несмотря на свой приличный живот, двигалась быстро, но с тяжелой поступью.

Первым делом она поочередно обежала все окна и осторожно, стараясь, чтобы ее не заметили с улицы, проверила, не следит ли за ней кто-либо. Оставшись довольной результатами проверки, обратила наконец свое внимание на притихших, недоуменно переглядывающихся между собой мать и дочь. Настя, едва услышав, что кто-то пришел, моментально примчалась вниз в надежде, что это был Женя.

— Представляться не буду, — бросила гостья через несколько секунд молчаливого изучения хозяев. Сняв со спины небольшой рюкзак, она швырнула его к ногам Олеси. Та невольно вздрогнула от глухого стука. — Вот, это тебе от Креста. И передаю его слова — «Ты больше никому ничего не должна. Уезжай отсюда, начни новую жизнь. Только никогда и никому не говори, откуда деньги».

Говорила незнакомка так же быстро, как и двигалась до этого — порывисто, резко. Либо сама по себе была таким, отнюдь не медлительным, человеком, либо в данный момент сильно нервничала и, возможно, чего-то боялась. Олеся не могла этого определить точно, потому что сама была практически на взводе.

— Крест? — удивилась она поначалу, но потом все же сообразила: — Женя?

— Все, я ухожу, — не ответив на вопрос, заторопилась незнакомка к выходу. — О том, что я здесь была, да и вообще о том, что ты меня знаешь, лучше никому не говори. И упаковки уничтожь, а лучше сожги, — посоветовала она, прежде чем захлопнуть за собой дверь.

— Мам, так Женя больше не придет? — снова огорчилась Настя и, как показалось Олесе, даже приготовилась заплакать.

— Доча, подожди, — отмахнулась Олеся и опустилась на колени перед рюкзаком, криво лежащим на полу. Отчего-то дрожащими пальцами медленно расстегнула молнию и помедлила, перед тем как распахнуть главное отделение. Глаза ее расширились от увиденного. Под самую завязку дамский рюкзачок был набит пачками пятитысячных купюр в банковской упаковке. — Это что? — не сдержала она изумленного возгласа.

Настя, привлеченная ее вскриком, тут же подскочила, чтобы увидеть, что же так потрясло мать. Олеся моментально закрыла рюкзачок, вжикнула молнией. Эта картина — не для глаз ребенка.

В голову сразу же полезли разные черные мысли. Откуда так много денег? Где сам Женя? Что с ним? От волнения зашумело в ушах, скрутило живот.

— Мама! Ма-ма! — донеслось до Олеси как сквозь вату. — Телефон!

— Да? — еще не до конца соображая, она заученным движением скользнула пальцем по экрану. — Алло…

— С сегодняшнего дня ты больше не работаешь, — услышала она мужской голос, принадлежащий одному из ее «работодателей». — Будем считать, что ты уволена, — пошутил он и собрался сказать что-то еще, но Олеся, одним долгим нажатием, просто выключила телефон.

Ты больше не работаешь…

Как же долго она мечтала услышать эти слова! Как же давно она отчаялась их услышать!

Слезы выступили на глазах, но то были не слезы облегчения. Это были слезы страха за Женю, ведь отчетливо пришло понимание того, что он ввязался во что-то нехорошее, криминальное. Ввязался ради нее и Насти. Ввязался ради них.

Чем бы ни был продиктован поступок Жени, Олеся была уверена в одном — так мог поступить только человек с большим сердцем, небезразличный к ней. Охватило сомнение — а ее чувств хватило, чтобы дать ему столько тепла, сколько он заслуживал? Все то, короткое время, что они были рядом?