чтобы посмотреть вниз, но, споткнувшись о тело матери, полетел вперёд. Разбил головой стекло и вывалился из окна. Сибас запомнил мелькнувшие подошвы ботинок так отчетливо, что, закрывая глаза, до сих пор мог различить детали — рельеф и налипшую на них бурую глину.

Хромая, Койкан подошел к колыбели и посмотрел на крошечное, неподвижное тело сестры. Закрыл глаза, шумно выдохнул и на мгновение замер. Покачал головой, пару раз моргнул и убрал с холодного лба прилипшие пряди. Затем оглядел мать и опустился возле неё на колени. Её щеки были мокрыми и блестели в лучах утреннего солнца. Юноша осторожно взял мать за подбородок и развернул к себе отяжелевшую голову: рот приоткрыт, челюсть немного смещена вправо, мысль в глазах потухла, и они безразлично уставились в пустоту.

— Мы договаривались с тобой, брат, — голос Койкана разрезал гнетущую тишину. — Я думал, что могу на тебя рассчитывать.

Сибас всхлипнул из другого конца комнаты:

— Я звал тебя, — попытался оправдаться подросток, рукавом вытирая струящиеся из носа сопли. — Звал, Койкан!

Старший брат поднялся и, хромая, вышел из детской, не проронив больше ни слова. Его удаляющиеся шаги эхом разнеслись по опустевшему дому и вскоре стихли, оставив младшего Лаврака наедине с собственной трусостью. Сибас долго сидел, забившись в угол, и к ночи, когда тела матери, сестры и отца уже остыли, дал себе обещание бороться за любую жизнь, которой угрожает опасность.

Солнце бросило сквозь тучи последние, едва видные лучи и погасло, словно залитое водой пламя. Койкан резко встал и стремительно подлетел к окну, желая убедиться в реальности происходящего. Он надел свежую рубашку и гладко выбрился. Чёрный Удильщик так долго ждал этот момент, и наконец-то время для ритуала пришло. Он ощутил, как желудок скручивается в тугой узел. Посмотрел на Макруруса, который стоял возле двери в комнату Марии, и тот кивнул, выражая поддержку. Волнение поползло по спине и, взобравшись на плечи, скатилось вниз по рукам. Койкан сглотнул и кинул короткий взгляд на чёрные ремни наплечной кобуры, которая лежала на столе возле телефонного аппарата. Мгновение раздумывал, затем подошёл, накинул её на плечи и несколько раз щёлкнул кнопкой, проверяя надёжность крепления на специальном кармашке, в котором лежал пистолет. После чего открыл дверь, ведущую в подвал, и быстро спустился вниз по крутой лестнице.

[1] Рыба из семейства окуневых, которую принято считать самой глупой не только среди сородичей, но и среди всех существующих на Земле рыб.

Глава 23

Ритуал

В воздухе витал отчетливый запах гнили, мха, отсыревшего камня и кислый, въедливый дух формалина. Сквозняк спустился следом за Лавраком и потревожил пламя свечей, которые освещали углы тёмной комнаты. Яркие сполохи прыгали по стенам, обнажая пористую структуру крупного кирпича. Удильщик придирчиво оглядел узор начерченного сигила: нельзя допустить ни одной оплошности, всё должно быть идеально. Рисунок чётко выделялся на фоне кладки пола и представлял собой простую схему: большой внешний круг, который пересекали три таких же, но намного меньше. Тот, что находился в середине, был аккуратно заштрихован и являлся зрачком крупного нарисованного глаза. Койкан полюбовался своей работой: узор был беден на детали, и, впервые увидев его, мужчина удивился скупой простоте жирных линий. Белые, толстые, они бесстыже сияли, отгоняя клубившийся мрак, и вопили о своей значимости.

Осталось завершить финальные приготовления. Лаврак бросил взгляд на старый комод, одиноко стоящий возле стены. Некогда блестящие изящные ручки в виде извивающихся морских змей померкли, пожираемые ржавчиной, выдвижные шкафчики перекосились от сырости, а коричневая краска облезла, выставив напоказ серые волокна старой древесины. В полумраке Койкану показалось, что за узкой боковиной мелькнула тень знакомого силуэта. Призрак прошлого забился в угол и, подогнув под себя колени, дрожал в пламени горящих свечей. Чёрный Удильщик непроизвольно тронул кобуру и снова щёлкнул замком, проверяя его надежность. Воспоминания, словно пузыри воздуха, поспешили вынырнуть на поверхность, но мужчина раздавил их, прежде чем они успели оформиться в чёткие образы. «Неужели я становлюсь старым?» — с досадой подумал Лаврак, подбирая с пола свечу. Её огонек осветил угловатые черты лица и невидящий глаз. Койкан подошел к комоду, на котором стояло три небольших ёмкости. В каждой, опустившись на дно, лежали части тела, некогда принадлежавшие Игорю Конгерману: вспухший побелевший язык, пара глаз и десяток толстых пальцев. Даже едкий раствор не смог смыть с них отпечаток былого богатства: на некоторых до сих пор виднелись вдавленные следы от тугих колец. Удивительно, что глава Департамента Объединенных Видов оказался прямым потомком пророка Саргана. Койкан почувствовал себя щукой, что от голода готова убить даже своих сородичей. Обладал ли толстяк способностями к провидению? Знал ли о трагических событиях, произошедших с его народом? Подозревал ли о великой важности крови, которая текла в его венах? Удильщик задумчиво хмыкнул. История подобна разбушевавшейся стихии. Разрушая, она ломает выстроенные веками границы, чтобы сотворить новые. Спасаясь от хаоса, люди бегут навстречу судьбе, и со временем пленные, потеряв память, выстраиваются в одну линию со своими захватчиками. Лаврак был принципиальным, поэтому убийство Конгермана не затронуло ни единой струны его и без того чёрствой души.

Удильщик поставил свечу на пыльную поверхность комода и, наклонившись, еще раз внимательно осмотрел трофеи. Затем осторожно перенёс ёмкости на пол и установил каждую точно в маленькие нарисованные кружки. Сделал шаг назад, вытер рукавом рубашки выступившие на лбу капли пота и отчётливо произнёс:

— Похоронено имя твоё в веках, да накажет Создатель каждого провидца, который не помнит звучания его. Нечисты они так же, как владыка Сарган, покаравший тебя в божественный день омовения душ. Возвращаю отнятую плоть твою… — Койкан заметил, что части тела начали покачиваться в такт произносимым словам, и, нервно сглотнув, закончил: — Ханох Конгерман, величайший пророк и предводитель народа нашего.

Свечи резко погасли. Поднялся тёплый ветерок, который принёс с собой зловоние гниющего мяса, сырой земли и тухлой рыбы. Удильщик прикрыл нос рукой и скривился от осевшего на языке горького привкуса сбывшегося пророчества. Ёмкости засияли в темноте, и по их стеклянной поверхности поползли крупные трещины. Раздался звук лопающегося стекла, и комнату сотряс гулкий раскат леденящего душу крика. Осколки разлетелись в разные стороны, и Лаврак согнулся, заслоняясь от смертоносных фрагментов. Под ноги хлынул вонючий формалин, его кислый, непереносимый запах тут же проник в лёгкие. Слизистые обожгло, и Койкан закашлялся. Краем глаза Удильщик уловил голубое свечение и медленно повернул голову. Нечто парило над сигилом и было настолько ярким, что мужчине приходилось щуриться. Поток света рос, и вскоре перед Лавраком появился громоздкий, обезображенный увечьями призрак: его глазницы были пусты, он широко открывал рот, в котором не было языка, и беспорядочно размахивал беспалыми руками. Дух метался в агонии, заново переживая страшные муки и боль. Остановившись, призрак принюхался, и до ушей Лаврака донеслось ужасное мычание — провидец желал что-то сказать. Короткий обрубок, оставшийся в его глотке, живо зашевелился внутри. Низкий голос раздваивался, и Койкан почувствовал, как встают дыбом волосы на затылке. Части тела разлетелись по комнате вместе с осколками стекла, и мужчина с ужасом представил, что ему придётся искать в темноте каждый отрубленный палец, склизкий, распухший язык и омерзительные, покрытые липкой плёнкой, глаза. Дух провидца хрипло засмеялся, будто прознал, о чём размышляет Чёрный Удильщик. После чего низко поклонился ему, резко взмыл к потолку и, рухнув с высоты, расстелился по полу светло-голубым туманом. Лаврак ощутил, как ледяная дымка проникает под одежду, и попытался смахнуть её с себя, словно прилипшую пыль. Кто-то схватил Койкана за подбородок, и он почувствовал холод ледяных пальцев. Кожу обожгло морозным дыханием. Удильщик медленно повернул голову и встретился взглядом с Ханохом Конгерманом. Провидец жутко улыбнулся, обнажая ряд сгнивших до основания зубов. Высунул длинный отекший язык и звучно лизнул гладкую щеку Лаврака, оставив на ней прозрачную, тягучую, смердящую слюну.

— Я знал, что однажды ты придёшь