А еще… еще он поцеловал меня позавчера, и от воспоминания об этом мои губы до сих пор горят, а внизу живота становится жарко.

Мы не общались с ним с того момента, и мне ужасно стыдно за это. Я просто сбежала после того поцелуя, потому что это было неожиданно и чертовски страшно. Но его я тоже должна поблагодарить снова, и снова, и снова… И я обязательно сделаю это. Я обязательно напишу ему – или даже позвоню! Но сначала немного приду в себя.

Думать об этом поцелуе сложно. Не потому, что голова забита миллионом других вещей, в основном касающихся Миши. И не потому, что Натали велела мне не приближаться к мужчине. И даже не потому, что моим предыдущим контактом с противоположным полом была попытка группового изнасилования. А потому, что он нравится мне – и я боюсь себе в этом признаться. А тем более еще кому-то! Я ведь даже Кате не сказала! А она знает обо всех моих предыдущих влюбленностях и…

Так, стоп.

Я влюблена?

Я правда только что подумала так?

О боже.

Закатываю глаза и смотрю в иллюминатор.

Кажется, мы уже начинаем снижаться.

Прямо в аэропорту нас встречают сотрудники Шибы. У меня создается впечатление, что мы какие-то почетные гости в этой клинике и в этой стране. Мишу прямо на кровати-транспортере загружают в машину-реанимацию, для нас с мамой подготовлен отдельный служебный автомобиль. Кроме того, оказывается, что нам предоставлен переводчик.

В клинику мы едем быстро и с комфортом. Мишу размещают в палате, а нас с мамой – в соседнем гостиничном корпусе, в большом номере с двумя спальнями, гостиной и ванной комнатой.

– Это все что, тоже оплачено? – спрашивает мама шепотом.

– Не знаю, – бормочу я в ответ.

Переводчик, услышав нас, улыбается:

– Да, господин Фаст все оплатил.

Господин Фаст – это Авель.

– Офигеть, – говорю я.

– Обед будет через час, – добавляет мужчина. – Вы сами спуститесь в ресторан или вам принести все в номер? Я сообщу официантам.

– Мы… сами… спустимся… – ошалевшим тоном говорит мама.

Я киваю, соглашаясь с ней.

Когда мы остаемся наедине, мама спрашивает:

– Я поняла, что господин Фаст отдает долг господину Грэю. Но как ты будешь отдавать свой долг, милая?

Хороший вопрос.

Я поджимаю губы и перевожу разговор на другую тему:

– Давай-ка мы с тобой лучше выберем, которая спальня будет твоей, а которая – моей. Потом сходим пообедать, а после еды прогуляемся до онко-корпуса, чтобы понять, где находится Миша, и самостоятельно туда ходить, а то сейчас-то нас сотрудники привели… Надо запомнить маршрут.

– Ты права, – кивает мама, и мы с ней принимаемся обустраиваться на новом месте.

В следующие полтора месяца жизнь становится совсем непохожей на привычную мне. Вместо мокрой, скользкой, мрачной ноябрьской Москвы и чем-то вечно недовольных и вечно куда-то спешащих москвичей теперь – теплый и солнечный Тель-Авив (если точнее – его пригород) с золотыми рассветами, розовыми закатами, зелеными пальмами и приветливыми, улыбчивыми местными жителями. Вместо скучных пар – занятия с учебниками, тетрадями и ноутбуком на залитой светом веранде. Вместо маленькой квартирки в высотке на городской окраине – роскошный номер больничной гостиницы с видом на парк, где гуляют пациенты Шибы.

Мы с мамой и Мишей тоже каждое утро и каждый вечер гуляем там, причем до первой химиотерапии братишка ездит в инвалидной коляске, а через две недели после курса лечения – шагает своими ногами.

Врачи постоянно напоминают нам с мамой о важности здорового сна, правильного питания, свежего воздуха и позитивных впечатлений. Мы послушно вывозим Мишу в аквапарк, кукольный театр, на ферму с животными, даже на конюшню. Брат сразу решает, что после выздоровления будет учиться кататься на лошадях. Наш лечащий врач это одобряет, потому что планы на будущее – залог хорошего лечения. Если есть планы – есть стимул дожить до момента, когда их можно будет воплотить.

И все это замечательно, конечно. Мы правда видим улучшения – причем не только в физическом, но и в психологическом плане. Но также врачи говорят, что скоро Мише потребуется пересадка костного мозга, вот только мы с мамой, к сожалению, не подходим в качестве доноров, хоть и являемся ближайшими родственниками. Поиск по международным донорским базам уже идет – но пока безрезультатно.

– Как ты думаешь, наш с Мишей отец мог бы стать донором? – спрашиваю я у мамы в один из вечеров, когда мы сидим на веранде нашего гостиничного номера с чашками зеленого чая и наблюдаем, как под нами прогуливаются по парку старушки с палочками.

– Может быть, – мама пожимает плечами. – Теоретически, конечно. Практически – я понятия не имею, где он сейчас находится.

– И жив ли он вообще, – добавляю я мрачно.

– Именно так, – кивает мама.

Мне совсем не хочется видеть своего отца, который ушел из семьи много лет назад и с тех пор ни разу не пытался с нами связаться, но если вдруг жизнь моего брата окажется в зависимости от этого человека – я буду рада достать его хоть из-под земли…

Вопрос – как?!

У меня нет никаких связей, чтобы его найти.

Я стараюсь пока об этом не думать. Впереди – сессия, католическое рождество, новый год и рождество православное. Очевидно, из-за полугодовых экзаменов все праздники я проведу в Москве, заодно повидаюсь с Катей и своими одногруппниками, а десятого января – или около того, – вернусь в Израиль, к маме и брату.

Очень надеюсь, к этому моменту донора уже найдут.

Накануне отлета в Россию, двадцать первого декабря, мы как обычно гуляем по больничному парку втроем, и мама вдруг спрашивает:

– Ты собираешься встретиться в Москве со этим своим… Грэем?

Я тут же краснею:

– Мам, он не мой!

Мама закатывает глаза:

– Ты поняла, о чем я!

– Вообще-то, нет! – возмущаюсь искренне.

– Ох, ну прости… Прсто я действительно не понимаю, почему он не забрал долг у мистера Фаста деньгами или… да не знаю, чем угодно, а решил помочь тебе, совершенно чужой для него девушке? Вы ведь в Эмиратах были знакомы всего несколько дней и не общались почти, верно?

– Верно, – киваю, а сама при этом вспоминаю наши с Грэем разговоры: короткие, но обычно такие наполненные смыслом.

– Ну вот. Я что-то не верю, что такие вещи делают безвозмездно.

Я вздыхаю, потому что не знаю, что сказать ей в ответ.

Верю ли я в то, что Грэй просто искренне хотел помочь, что он не преследует никаких целей и не ищет выгоды в том, что помог мне и Мише?

Да, верю.

Отменяет ли это то, что я хочу как-то отблагодарить его?