— Велик Аллах! — сказал Ахмед-хан, скрестив на груди руки и наклонив голову. — Судьба неумолима, но человек обязан сделать все возможное, чтобы отвратить беду, уже висящую над головами нашими, и поэтому мы явились сюда умолять вас, благородный губернатор, не пятнать себя прикосновением к такому нечистому и недостойному делу. Мы не требуем от вас ни помощи, ни защиты, потому что не боимся полчищ Суджи Даулы, но просим не отдавать ему вашего храброго войска. Превосходство ваших сил будет слишком велико, если вы с вашим знанием военного дела, с вашим славным оружием выступите против нас. Мы пришли, посланные собранием старейшин и патриархов племен наших и семей, чтобы предложить вам отступного, если вы откажетесь от войны против нас, если предоставите нам одним бороться с Суджи Даулой и защищать нашу жизнь и наше достояние.

Он подал знак слугам. Они подошли и положили мешки к ногам Гастингса.

— Здесь сто тысяч могуров, — сказал Ахмед-хан, — возьмите их и возвратите нам свободу.

— Вы не мои пленные, — возразил губернатор. — Я далек от того, чтобы лишать вас свободы. Но принять отступные я не могу, так как соглашение мое с Суджи Даулой закреплено моей подписью. Унесите ваши деньги обратно. Возьмитесь за оружие, защищайтесь, вот единственный совет, который я могу дать вам.

— Господин, господин! — сказал Ахмед-хан, простирая жилистую руку к Гастингсу. — Обдумайте хорошенько ваше решение, не забывайте, что над всеми нами витает небесная справедливость, и что с вашей стороны неправильно поддерживать могуществом вашим неправду…

— Решение мое твердо и непоколебимо, — сказал Гастингс холодно. — Прежде чем обещать свое заступничество, я хорошо взвесил права наши, следовательно, обещание мое должно быть выполнено.

— И сколько он заплатил вам за это? — спросил Ахмед-хан. — Примите деньги, которые я вам предложил. Здесь наверное больше, чем дал Суджи Даула.

— Уберите ваши мешки! — сказал Гастингс, мрачно сдвинув брови. — И не тратьте попусту время, лучше готовьтесь к бою. Я сказал свое последнее слово, а если вы считаете себя правыми, то и победа будет на вашей стороне.

— Ведь и побежденный может быть правым! — воскликнул Ахмед-хан. — Небесное правосудие карает даже через десятки и сотни лет, взыскивая с детей и внуков виновных.

Он сделал знак слугам унести мешки и, гордо подняв голову, вышел из залы твердыми шагами, не удостоив губернатора поклона. Старшины последовали за ним, понурившись.

— Ваша милость, — начал полковник Чампион, — не могу удержаться, чтобы не выразить вам своего мнения. Ахмед-хан совершенно прав, Суджи Даула — малодушный, коварный разбойник, еще недавно бывший нашим ярым врагом. И он не замедлит снова сделаться им, как только увидит в том свою выгоду. У меня ноет сердце при мысли, что нам приходится выступать войной против бедных рохиллов, которые, так сказать, единственные джентльмены в Индии.

— Они пришли в страну эту, — сказал Гастингс, — и завладели ею, вот каково их право; да и есть ли на свете другое право, кроме могущества? Наш долг, как в отношении компании, во имя которой мы здесь решаем, так и в отношении Англии, которую хотим видеть великой и могущественной перед другими народами, состоит в том, чтобы расширить и укрепить власть далеко за пределами Индии. А могли бы мы сделать это, если бы преклонялись перед каждым правом, уступали бы влиянию или позволили бы каждому сентиментальному чувству влиять на наши решения? Всем, чем мы обладаем, мы обязаны только превосходству силы.

— Но это не причина, чтобы мы воевали на стороне Суджи Даулы.

— Он заплатил надлежащую цену, — возразил Гастингс, — и уверяю вас, не будет особенно радоваться добыче, которой надеется овладеть. Мы предоставим ему провинцию Рохилканд, но зато Аудэ будет принадлежать нам, потому что наши войска останутся там, как бы для его защиты. Будьте готовы, полковник Чампион, не позже как через неделю выступить, потому что у Суджи Даулы все готово и необходимо поскорее покончить с этим делом, чтобы какое-нибудь побочное обстоятельство не предоставило нам затруднений.

Он говорил в тоне, не допускавшем возражения. Полковник поклонился ему, но промолчал.

— В самом деле, — сказал сэр Вильям капитану Синдгэму, — этот гордый магометанин меня тронул, и я охотнее пошел бы воевать против другого противника, нежели против него.

Капитан пожал плечами.

— Губернатор прав, — сказал он. — Право — это могущество. Разве есть справедливость среди людей? А если она есть на небе, то зачем допускает оно то, что творится на земле?

Ахмед-хан, сопровождаемый слугами, вместе со своими спутниками прошел через ряд гостиных к выходу на двор. В одной из приемных он встретил баронессу Имгоф, которая отправлялась в манеж вместе с Маргаритой.

Баронесса остановилась и с интересом посмотрела на чужестранцев, которые шли ей навстречу взволнованные и, видимо, огорченные. Хотя подобные явления были далеко не новостью во дворце Бенгалии, тем не менее ей бросилась в глаза благородная фигура Ахмед-хана, а он в свою очередь при виде красивой женщины и прелестного ребенка остановился очарованный. Он поклонился, баронесса ответила приветливой улыбкой, а Маргарита с детской наивной грацией также приветствовала чужестранцев.

У Ахмед-хана вдруг мелькнула мысль. Он почтительно приблизился к баронессе и сказал:

— Да пошлет вам Аллах мир и счастье, благородная дама, и радости от вашего прелестного ребенка, и да не падет никогда на его головку наказание, которое должно ниспослать небо вашему супругу, губернатору, за несправедливость, которую он готовится сделать мне и моему народу!

Баронесса вспыхнула и на мгновение опустила глаза. Затем она, с искренним участием взглянув на выразительное, искаженное горем лицо гордого главы рохиллов, сказала:

— Не в обычае губернатора делать несправедливости. Он действительно строг, но справедлив, и если вы не принадлежите к врагам его, то бояться нечего.

— Мы никогда не были его врагами, благородная дама, — возразил Ахмед-хан, — и готовы были сделаться его друзьями, а все-таки он продал нас жестокому Суджи Дауле, который еще недавно был для англичан кровожадным врагом.

— Вы ошибаетесь, благородный хан! — воскликнула баронесса живо, — Уоррен никогда не продает людей и не изменяет друзьям.

— Нет, он нам не изменяет, но открыто объявляет, что предоставляет свое войско в распоряжение Суджи Даулы, чтобы поработить нас.

— Нет, нет, — воскликнула баронесса в волнении, — этого быть не может. Вы ошиблись или чем-нибудь провинились…

— За нами нет другой вины, кроме той, что мы трудами рук своих создали богатую добычу для алчного Суджи Даулы. Мы сумеем умереть, когда нужно, но души наши будут взывать о мщении на голову губернатора, на вашу и даже милого этого дитяти, что для меня очень больно, так как вы прекрасны и добры, благородны и великодушны, это я вижу по глазам вашим и по глазам вашей малютки.

— Мама, — сказала Маргарита, все время с искренним участием смотревшая на гордого хана, который, дрожа от внутреннего волнения, простирал к баронессе руки, — помоги этому бедному человеку.