Вверенные генералу Людникову войска били фашистов на Курской дуге, форсировали Днепр, освобождали Правобережную Украину. Соединения, возглавляемые Иваном Ильичом, не раз упоминались в приказах Верховного Главнокомандующего. Могли ли мы не знать о нем?! Заслуженный, прославленный командир!

И тем не менее было очень жаль расставаться с Николаем Эрастовичем Берзариным. Все мы к нему привыкли, прикипели душой. Я имею в виду не только ближайших его помощников, офицеров штаба армии, командиров соединений. Командующего прекрасно знали в войсках. На марше, на привалах, в окопах переднего края он часто подходил к солдатам, беседовал с ними о фронтовом житье-бытье. Его всегда ровное и вежливое обращение порождало стремление не подвести своего командующего.

Спустя несколько дней после моего возвращения из штаба фронта Николай Эрастович прощался с нами. Не было шумного застолья, не было громких речей. Чувствовалось, что он тоже глубоко переживает свой отъезд из 39-й армии.

Звучали добрые пожелания, теплые, душевные слова. Помнится, Николай Эрастович пошутил:

— Мы еще непременно встретимся. Помните древнее изречение, которое гласит, что все дороги ведут в Рим? Так вот в наше время все дороги ведут в Берлин.

Кто мог тогда предполагать, что слова Николая Эрастовича сбудутся лишь наполовину. Да, войска 5-й ударной армии, возглавляемые им, участвовали в штурме Берлина. Да, генерал Берзарин стал первым комендантом поверженной вражеской столицы. А вот увидеться нам после Победы так и не удалось. Нелепая случайность оборвала жизнь Николая Эрастовича вскоре после окончания войны.

ВИТЕБСКИЙ КОТЕЛ

Начиная рассказ о разгроме вражеской группировки в районе, Витебска (в котором наша 39-я армия принимала самое активное участие, я считаю своим долгом напомнить, что эта операция была всего лишь частью блестяще задуманного и мастерски выполненного стратегического плана, предусматривающего освобождение Белоруссии, нанесение сокрушительного удара по фашистским армиям на центральном участке всего советско-германского фронта.

О масштабности этого плана, грандиозности замыслов можно судить по некоторым цифрам. В освобождении Белоруссии должны были принять участие четыре фронта, а именно: 1, 2 и 3-й Белорусские и 1-й Прибалтийский. Перед наступлением войска этих фронтов были дополнительно усилены за счет резерва Ставки Верховного Главнокомандования четырьмя общевойсковыми и двумя танковыми армиями, танковыми и механизированными корпусами, стрелковыми, кавалерийскими и авиационными дивизиями. Много это или не очень? Для того чтобы внести ясность, позволю себе привести несколько сравнений.

Если при проведении контрнаступления под Москвой и Сталинградом в среднем на один километр фронта приходилось 1200–1300 бойцов, 1–1,5 танка, 15–18 орудий и минометов, то в Белорусской операции картина была совершенно иная. 2500–4200 бойцов, 5–8 танков и самоходных орудий, 40–60 артиллерийских орудий и минометов на каждый километр фронта — вот чем располагала Красная Армия к началу наступления. Всего на четырех фронтах насчитывалось свыше двух миллионов человек, около 32 тысяч орудий и минометов, свыше 5 тысяч танков и самоходных орудий, около 5 тысяч самолетов.

Для того чтобы обеспечить боеспособность этой массы войск, требовалась предельно напряженная работа всех органов тыла. Достаточно сказать, что для проведения операции было сосредоточено 400 тысяч тонн боеприпасов, 300 тысяч тонн горючего и свыше 500 тысяч тонн продовольствия и фуража. Ежедневно фронтам, готовящимся к броску, подавалось 90—100 эшелонов с боевой техникой и имуществом[4]. А подготовка эта продолжалась около двух месяцев.

Но вернемся к нашей 39-й армии.

Готовясь к наступлению, мы, разумеется, не знали грандиозности предстоящих событий. Разработка Витебско-Оршанской операции, как и Белорусской, велась скрытно. Но вот начальник штаба предупредил — подготовить данные о противнике.

Данные у меня были наготове, и тем не менее пришлось всем отделом просидеть целую ночь, чтобы еще раз проанализировать имеющуюся информацию, уточнить некоторые положения и выводы. С этой сложной задачей мы справились в рекордно короткий срок. И способствовало этому изменение штатной структуры отдела, пополнение его опытными офицерами-разведчиками. Все это произошло незадолго до описываемых событий.

Кто же теперь входил в состав отдела войсковой разведки штаба армии? Моим заместителем по политической части был майор Н. В. Поздняков, заместителем по войсковой разведке — А. Н. Антонов, ставший к этому времени уже подполковником. В таком же звании был и Н. А. Пантелеев — заместитель по вспомогательному пункту управления. Влились в наш коллектив офицеры войсковой разведки майор Я. А. Зафт, капитаны Н. В. Корогодов и Н. М. Горовой. В отделении информации по-прежнему были теперь уже майоры И. М. Дийков и М. Д. Кишек. Начальником следственной части стал майор С. П. Рыбаков.

Однако и в новом составе нам приходилось трудиться с полной отдачей сил. Офицеры отдела координировали разведку штабов соединений и родов войск. Причем у нас существовал такой закон: координировать, подсказывать, но ни в коем случае не стеснять инициативы. Наладили мы четкое взаимодействие с воздушной разведкой фронта. Правда, данные, которыми снабжали нас авиаторы, иногда требовали уточнения. Однако именно благодаря им мы могли наметить районы действия наземных групп, направляемых в тыл противника, концентрировать внимание разведчиков на наиболее важных объектах.

Не ослабляли мы работу и непосредственно в разведывательных подразделениях частей и соединений. Как и прежде, каждый офицер, выезжающий в войска, обязан был побывать в блиндажах и землянках разведчиков, рассказать им об опыте соседей, проинформировать о важнейших событиях, поинтересоваться настроениями людей, их бытом.

Трудились мы дружно. Порой возникали споры, но они носили деловой, так сказать, производственный характер. Все вместе радовались удачам, сообща переживали горькие минуты, которые, увы, приходили к нам куда чаще, чем хотелось бы. И чаще всего их приход был связан с потерей кого-либо из боевых товарищей.

До сих пор памятен мне случай, который произошел именно в эти первые июньские дни 1944 года. Наблюдатели 97-й стрелковой дивизии сообщили нам, что противник начал покидать позиции, проходившие по восточной кромке Богушевского леса. Командир дивизии генерал-майор П. М. Давыдов тут же вызвал лейтенанта Маскаева, о котором я уже упоминал раньше, и приказал ему с группой разведчиков проверить, действительно ли имеет место отход или гитлеровцы пытаются ввести нас в заблуждение. Если же фашисты отошли, то куда, где они закрепились вновь.

Задача была ясна. Проверив запас патронов и гранат, разведчики тронулись в путь. В траншеях вражеских солдат действительно не оказалось. Решили прочесать лес. Но и там пусто. Лишь к рассвету удалось установить, что фашисты отошли на вторую позицию, расположенную на высотках за лесом, и закрепились там.

Разведчики уже возвращались обратно, когда кто-то из них уловил какой-то шум. Прислушались. В лесу раздавались голоса.

— Бузин, — приказал Маскаев сержанту, —