На входе сидел консьерж, похожий на генерала, посреди вестибюля бил фонтанчик, лифт открывал сверкающие двери с деликатным звоном. Соня вышла на последнем этаже. Перед ней был небольшой холл, напоминающий скорее загородную гостиную из какого-нибудь буржуйского кино. Ковры, кресла, пальмы, ваза с хризантемами на кривоногом столике… И всего одна дверь без номера. Соня остановилась посреди всего этого великолепия, не зная куда пойти. Тут дверь распахнулась, и в проеме появилась величественная пожилая дама, точь-в-точь британская королева-мать.

– Вы медсестра? – спросила королева-мать у Сони.

Соня кивнула и переступила с ноги на ногу. Она неожиданно вспомнила, что шлепала от метро по грязи, и все ботинки теперь в отвратительных соляных разводах.

– Проходите, – разрешила дама.

Соня прошла. Неловко выпутываясь из пальто, она краснела и чертыхалась про себя. Ботинки, еще вчера казавшиеся новыми и модными, сейчас, на блестящем паркете, выглядели убого. И пальто, оказывается, вытянуто на локтях. Да и самой Богдановой, если честно, здесь совсем не место. По такой квартире должна порхать мотыльком длинноногая блондинка в шелковом пеньюаре…

«Да пошло оно все! – подумала Богданова. – Плевать я хотела. Я пришла по делу, и пусть мне спасибо скажут».

– Где пациент? – спросила она.

– Проходите, – велела королева-мать. – Он сейчас освободится. Может быть, вы пока выпьете чаю? Или кофе?

Выпить горячего чаю, а потом – крепкого кофе было бы здорово. Может, Соня хоть чуть-чуть согрелась бы, может, почувствовала бы себя не такой мертвой, обескровленной. Но то ли гонор взыграл, то ли глупость, а от чая, равно как и от кофе, медсестра Богданова отказалась. Спросила только, где можно вымыть руки. Королева-мать проводила ее в огромную, как бальный зал, ванную, кусок которой был отгорожен темным стеклом, и за этим стеклом виднелись деревянные скамейки, печка с камнями и ковшики.

Сауна, догадалась Соня.

Вымыла руки, посмотрела на себя в зеркало (напрасно посмотрела, лучше бы не видеть эти синяки под глазами), не утерпела и, пооткрывав флаконы с притертыми пробками, понюхала разноцветные соли. От рук приятно пахло каким-то очень дорогим и очень мужским мылом. Когда Соня вышла из ванной, королева-мать уже поджидала ее у двери.

– Пойдемте, – сказала она.

Медсестра Богданова прошла куда велено и задохнулась, будто ее крепко ударили в солнечное сплетение. На диване, со всех сторон обложенный бумагами и телефонами, сидел Вольский – бледный, надменный, с забинтованной рукой.

Это было слишком. Соня была не готова. Ее заколотило, запекло щеки, и комната поплыла перед глазами.

– Здравствуйте, – пролепетала она.

Вольский кивнул, не глядя, лег на диван, закатал рукав. Что она должна делать дальше? Ах да, капельница…

Соню так трясло, что она боялась не попасть в вену. Ничего, попала. Повезло. Лекарство медленно закапало из флакона. Китайская пытка водой. По одной капле каждые несколько секунд. Два часа. Два часа она будет сидеть здесь, рядом с ним. Пока капли не закончатся.

Как она будет целых два часа скрывать плещущую через край радость, на которую не имеет никакого права? Что делать? Под стол залезть? Сказать, что у нее расстройство желудка, и запереться в туалете?

Все, что она хочет сейчас, – это смотреть на него. Нет, черт, зачем врать. Прижаться, зарыться в шею, держать так все два часа. Нет, три. Сколько угодно. Все, что она сейчас хочет, написано у нее на лбу. В этом Софья Богданова была уверена на сто процентов. Она отвернулась и принялась твердить заклинание: «Богданова, будь гордой, не будь дурой, Богданова, будь гордой, не будь дурой».

Наверное, она заснула. Да заснула, конечно. Во сне светило солнце, Соня шла по цветущему лугу, и Вольский спешил ей навстречу. Подошел вплотную, заглянул в лицо, сказал строго:

– Нельзя быть такой дурой. Прекрати думать обо мне!

Соня открыла глаза.

В комнате было темно, и Богданова не сразу поняла, где находится. Она лежала, ей было тепло. Соня повернула голову и осмотрелась. Комната огромная, незнакомая. Она сидит в кресле, накрытая пледом, под ноги подвинута банкетка… Дверь приоткрыта, из соседней комнаты льется золотой свет. Черт, это ведь она у Вольского. У Вольского дома. Она здесь заснула!

Надо было срочно убираться. Прямо сейчас. Соня шевельнулась в кресле, банкетка загрохотала по паркету, и тут же в дверях появился Вольский – темный силуэт на золотом фоне. Потом дверь закрылась.

Снова было темно. Снова было не стыдно. Снова возникла между ними та же странная близость, что и в заложновской больнице.

– Проснулась? – спросил Вольский совсем близко.

Они опять были на ты. Это неправильно, нельзя, глупо.

Соня попыталась встать, но затекшие ноги не слушались. Сбежать не вышло. Она уперлась головой в подлокотник кресла. Вольский опустился рядом на ковер:

– Что с тобой?

– Ноги затекли, – сказала она. Было стыдно, жалко себя, дуру, и грустно, что все не слава Богу…

– Давай! – приказал он.

Ухватил Соню подмышки, подтянул повыше, уселся на корточки и дернул на себя затекшую ногу – сердито дернул, грубо.

Ну почему она ни хрена не понимает, а? Почему надо объяснять, как она ему нужна, как он хочет просыпаться с ней рядом – и завтра, и через год, и через десять лет? Он боялся это объяснять. Боялся, что надает она ему по мордасам, повернется и уйдет, или, того хуже, посмотрит удивленно, пожмет плечами и зарядит песню про то, что он – всего лишь ее работа. Что тогда делать? Господи, вот же попал!

Вольский с остервенением принялся растирать ее крепкие гладкие икры. По ногам бежали иголки. Было так больно, что Соня до крови закусила губу. Он все тер, но уже не так жестоко, уже и не тер даже, а гладил медленно. Потом судорожно вздохнул, и уткнулся лбом в ее колени.

Сердце ударило и замерло. Не осталось сил быть гордой. Соня протянула руку погладила его по худой мальчишеской шее, и замерла, испугавшись собственной смелости. Он тоже замер, а потом провел нежно пальцами у нее под коленом и поцеловал…

Когда Соня открыла глаза, они все еще сидели на ковре, только уже в дальнем углу комнаты. Как они там оказались?.. Почему-то она была полуголая – в колготках и в рубашке, которая болталась на одном запястье. Соня осторожно потрогала пальцем губы. Губы был в пол-лица.

– Где твоя капельница? – вдруг спохватилась она.

Он снял эту чертову капельницу. Снял пять часов назад, в другой жизни, не здесь, не сейчас. Он снял капельницу, выпроводил домработницу, накрыл Соню пледом и ушел в кабинет. Все время, пока Вольский там сидел с бумагами, он помнил, что в гостиной спит Соня, и при мысли об этом странное тепло разливалось по всему телу. Впервые за много лет он чувствовал, что не один. Вольский погладил Соню по плечу.