– Когда твоя мама приезжает? – спросила Дуся.

– Не знаю, – ответила Соня слабым голосом.

– Ну не завтра?

Нет, мама не приедет ни завтра, ни через неделю. Самое раннее – после Нового года.

– Хорошо, – кивнула Слободская. – Тогда будешь болеть у нас.

Она уже перетряхивала шкаф, складывала в сумку Сонины пижамы, теплые носки и еще какую-то ерунду.

Через полтора часа они прибыли на Чистопрудный.

Если это был грипп, то очень странный. Температура у Сони не поднималась выше тридцати шести, давление оставалось удручающе низким, и Соня видела все вокруг будто в тумане.

Районный доктор, правда, уверял, что причин для беспокойства нет. Он прописал какой-то хитрый укрепляющий чай, на всякий случай взял анализ крови и велел соблюдать полный покой.

Не удовлетворившись этим, Дуся решила позвонить доктору Кравченко, личному врачу Вольского, с которым она познакомилась в Заложном.

Борис Николаевич звонку Слободской обрадовался. Ничего удивительного. Сердцеед и ловелас, он еще в Заложном начал с Дусей кокетничать. Дуся пощебетала в трубу пятнадцать минут, рассказала, что ее подруге Соне плохо, и непонятно, чем она больна. Борис Николаевич ведь помнит Соню?

Кравченко сказал, что Соню, конечно же, помнит, поспрашивал, что назначил районный врач, назначения одобрил и обещал заехать.

* * *

Третьего дня Вольский совершенно неожиданно нагрянул в офис и устроил всем страшенный разнос на пустом месте. С тех пор он орал, не переставая: на сотрудников, на заместителей и даже на водителя Федора Ивановича, чего раньше никогда не случалось. Федор молча бычился, на крики Вольского не отвечал, сотрудникам комментариев по поводу внезапного помешательства шефа не давал. Признаться, он и сам пребывал в некотором недоумении: как правило, Вольский орал исключительно по делу, а тут словно взбесился. Правда, когда Аркадий попросил Федора Ивановича прикрыть его от девушки Лены, с которой встречался последние полгода, водитель заподозрил, что умопомрачение Вольского как-то связано с амурными делами. Но проницательный Федор и представить себе не мог, что творилось у Вольского в душе на самом деле. Он натурально сходил с ума.

Три дня назад Соня сбежала. Сбежала прямо из постели, сбежала, ничего не сказав.

Ночью все было прекрасно, он знал это, чувствовал. Она отвечала на его поцелуи, была горячая, страстная, шептала слова, от которых кровь закипала в жилах, и хотелось то ли петь, толи сигануть с обрыва вниз головой. А когда Вольский проснулся, ее уже не было.

Он хотел знать, что произошло. Он не мог вот так, молча, расстаться. Пусть, пусть не любит. Но пусть скажет.

Сони нигде не было. Ни дома, ни на работе – нигде. Вольский дошел до полного безумия: на третий день он послал Федора домой, а сам вызвал такси и поехал к Соне в Теплый стан (адрес дали в больнице). Но дверь оказалась заперта. Вольский принялся трезвонить в соседние квартиры. Никто ничего не знал про Соню Богданову, кроме того, что она здесь живет.

Впору было удавиться. Он совсем перестал спать, и прибывший с регулярным визитом доктор Кравченко заметил, что уважаемый Аркадий Сергеевич выглядит неважно.

Измеряя Аркадию Сергеевичу давление, Кравченко болтал о том о сем. Вольский слушал вполуха, что по Москве ходит грипп и что после Заложного все теперь болеют, видимо, там с экологией непорядок… Вот Анна Афанасьевна, журналистка, доставившая Вольского в Калужскую больницу, едва вылечилась от аллергии, а ее подруга-медсестра, Софья Игоревна, такая славная барышня, лежит с каким-то необычайным гриппом. Грипп настолько нетипичный, что Борис Николаевич побоялся оставлять Софью Игоревну дома, направил в клинику на обследование…

Вольский подскочил в кресле:

– Кого? Соню? В какую клинику?

– Да в нашу, – ответил, пожимая плечами, Борис Николаевич.

Он был просто не в курсе, что Вольский без Сони чуть не удавился.

* * *

Накануне этой судьбоносной беседы Борис Николаевич Кравченко приехал на Чистопрудный часов в семь вечера, расцеловал Дусе ручки, сделал Соне укол, попил чаю и заверил, что беспокоиться не о чем. Однако когда через полчаса он померил ей давление и посчитал пульс, то нахмурился.

– Нет, ничего страшного, – затараторил доктор, после того, как Дуся вопросительно подняла брови. – Но, думаю, небольшое обследование в стационаре не повредит. Гриппозные осложнения иногда протекают очень своеобразно, и если не отнестись внимательно, могут быть довольно опасны.

– Насколько опасны?

– Ну… Если небрежно отнестись – довольно опасны. Впрочем, беспокоиться не о чем.

Борис Николаевич тут же принялся названивать кому-то по телефону:

– Дорогой, я с личной просьбой: надо девушку обследовать. Не могу стабилизировать давление… Ввожу препараты – через полчаса эффект сходит на нет. Да, да, спасибо, дорогой.

Положив трубку, лучезарный Борис Николаевич заулыбался шире прежнего и, присев возле Сони на диван, сообщил:

– Собирайтесь, Софья Игоревна.

– Сейчас? – растерялась Соня.

– А что же нам зря время терять? Раньше ляжем, раньше выйдем.

На вопросы Слободской, к чему такая спешка, Борис Николаевич не отвечал, твердил только, что беспокоиться не о чем. И чем настойчивее он пытался убедить Дусю, что причин для волнения нет, тем тревожнее ей становилось.

Она помогла Борису Николаевичу усадить Соню в машину, вернулась домой и засела за работу. Но сосредоточиться никак не могла. Все вспоминала, как доктор Кравченко хмурился, щупая Соне пульс… Почему он хмурился, если беспокоиться не о чем… Не о чем беспокоиться… В голове эхом отдавались его слова: «Гипотонический криз на фоне переутомления… Много работает… Обследование… Не удается стабилизировать давление…» Где-то Слободская это уже слышала.

Дуся села в кресло, закурила и уставилась в пространство. Она положила ноги на стол, на стопку бумаг. Стопка была высокая, бумаги поехали, шлепнулись на пол.

Выругавшись, Дуся полезла собирать свое добро, потому что кот Веня, неведомо откуда взявшийся, уже хищно скреб ногой, явно намереваясь написать на зеленую папку покойного профессора Покровского. Слободская шуганула кота и вдруг все поняла.

Господи, ну как же можно быть такой дурой! Как она могла забыть! Несчастный профессор умер в больнице, куда его положили по ничтожнейшему поводу. Не было причин для беспокойства. Просто гипотонический криз на фоне переутомления. А потом жизнь утекла из него по капле, просто покинула крепкое профессорское тело. И Покровского не стало.

Что там говорила его вдова? История с заложновским покойником и смерть моего мужа напрямую связаны…

Что там у Зеленина было начет мертвецов, которые бродят и вредят живым? Может, они и вправду бродят вокруг Заложного? Может, встреча с ожившим мертвецом стала причиной смерти Покровского? Может, и Соня где-то с таким встретилась?