— Каким образом?

— Сергей Борисович вел себя как обычно, но вот Барышников был определенно зол, пытался цепляться ко всем, хамил, огрызался…

— Это происходило в приемной?

— Да. Как только его определили к Панову, он взял манеру вертеться в приемной, — пояснила Даша. — Так вот, мне показалось, что накануне у Сергея Борисовича с Барышниковым был серьезный разговор. Вероятно, Павел решил, что если сумел подложить Панову в постель свою сестрицу, то может вести себя как угодно, почувствовал себя хозяином.

— Значит, вы уверены, что у сестры Барышникова был роман с Пановым?

— На девяносто процентов. Хотя за руку я их, разумеется, не ловила.

— Что ж, похоже. Ну а дальше, почему Панов не уволил Барышникова? Не заменил другим водителем? Его шантажировали? Боялся, что Барышников будет распускать сплетни, не хотел портить себе репутацию?

— Нет, Сергей Борисович его не боялся, и сплетни ему тоже были не страшны, если, конечно, у Барышникова не было какого-нибудь компрометирующего видео, но тут им занялась бы наша служба безопасности. К тому же Панов потребовал заменить ему водителя, я сама слышала его разговор с начальником транспортного отдела. Тот просил подождать пару дней, должен был выйти из отпуска подходящий человек. Панов согласился.

— Когда точно был этот разговор? За сколько дней до убийства Панова?

— Вы что, думаете, это Павел? — с сомнением спросила секретарша.

— А вы исключаете такую возможность? — задал встречный вопрос Станислав Дмитриевич.

— Нет, но… Хотя…

— Так «нет» или «хотя»?

— Не знаю, — покачала головой секретарша. — Но могу сказать определенно, что отпор, который получил Барышников, очень его огорчил. Он прямо почернел весь, то ли от злости, то ли от разочарования. А уж на следующий день, после того как Панов побеседовал с ним с глазу на глаз, он и вовсе озверел. Мне кажется, он даже был не прочь набить кому-нибудь морду, — вспоминала Даша. — А знаете, мне кажется, что этот примитив надеялся пристроить сестренку замуж за Панова! Точно! Наверняка он подумал, что такой бабник, как Сергей Борисович… а он не был бабником, просто любил женщин и, кстати, никогда их не обманывал, но Барышников, наверное, решил, что сможет развести Панова с женой и подсунуть ему свою недалекую, но аппетитную сестрицу! — и просчитался. Панов бы никогда не развелся с Ариной Николаевной. Он любил жену.

— Простите за нескромность, а у вас никогда не было романа с шефом? — осторожно поинтересовался майор.

— Нет. И не потому, что была так уж против, — честно ответила Даша. — Просто Сергей Борисович никогда не заводил отношений в офисе.

Квартиру секретарши Станислав Дмитриевич покинул в глубокой задумчивости.

— Станислав Дмитриевич, нашли мы с Денисом одну свидетельницу, которая видела, как в начале двенадцатого по соседнему с Пановыми двору, там, где вход на чердак, проходили двое мужчин.

— Молодцы, подробнее.

— Она время от времени выглядывала в окно, у нее сын четырнадцати лет задерживался и на звонки телефонные не отвечал, вот она и волновалась. Поэтому тех двух типов заметила. Сама свидетельница живет в боковом флигеле и видела, как мимо ее окон эти двое проходили. Но живет она на четвертом этаже, поэтому рассмотреть смогла у одного только кепку, типа бейсболки, а у второго капюшон от кенгурушки был на голову надет, так что никаких примет; у того, что в капюшоне, на плече вроде как рюкзак висел. Денис после разговора со свидетельницей по новой все подъезды в том дворе обошел, спрашивал, кто из жильцов возвращался домой в двенадцать, да еще и в кепке или капюшоне. Таких не было.

— Ясно. А где сам Рюмин?

— Сам… У него дела сегодня неотложные, Станислав Дмитриевич, — поспешил оправдать друга Никита, — да и потом, суббота, мы и так весь день убили, по подъездам бегая. Половины жильцов дома нет, половина не открывает, вот и крутись как хочешь! — пользуясь случаем, пожаловался Никита.

— Грязнов, если вам не нравится ваша работа, вы всегда можете подать рапорт. А если не подаете, значит, нет смысла жаловаться, — мягко, но строго приструнил Никиту майор, он вообще не приветствовал подобные разговоры, руководствуясь старинной русской пословицей — «взялся за гуж — не говори, что не дюж». И надо сказать, требуя добросовестного отношения к работе от подчиненных, и себе поблажек не делал, а потому никто на него не обижался.

— Что-то еще удалось выяснить? — вернулся к делу Станислав Дмитриевич.

— Удалось, — помрачнел Никита и рассказал майору о консьерже.

— А вот это действительно серьезный прокол, — нахмурился Станислав Дмитриевич. — Странно, что домработница Пановых об этом не сообщила. Впрочем, у нее был в тот день стресс, а больше мы с ней и не общались. Значит, так. Выясните, что именно и когда случилось с консьержем. Если он в сознании, переговорите с ним лично, с его родственниками и с нашими коллегами из районного. Надеюсь, дело о нападении на консьержа они открыли.

— Есть. — «Пронесло», — подумал Никита, выскальзывая из майорского кабинета.

1934 год. Свердловск

День и ночь стучат колеса, дрожит пол вагона, дрожат на деревянных нарах люди. Да и люди ли это? Призраки, сломленные духом и телом, искалеченные, изуродованные, едва живые. Куда их везут под стук колес, в закрытых вагонах, с вооруженной охраной? В лагерь? На поселение? Не на расстрел же? Расстрелять можно было и там, дома. И Клавдия Михайловна лежит на своих нарах и слушает стук колес, и слушает, как набрасывается ветер на стены вагона и мелкой дробью стучит по крыше весенний дождь, пахнет жизнью ветер, врывающийся в вагоны со сквозняками. И стучат колеса, и дрожит пол вагона, и дрожат в вагонах люди… Куда нас? Куда нас? Куда нас?

Шестнадцать лет прожил Константин Иванович Печекос с того памятного дня, когда полковник Кобылинский вручил ему на хранение сокровища убиенного царя. По-разному жил. В основном тяжело. После отступления Колчака и второго пришествия большевиков превратился Константин Иванович из богатого сибирского купца, пароходовладельца, уважаемого гражданина в человека маленького, бесправного, в силу своего прежнего положения, новой власти неугодного. Ну да ничего, выжили, приспособились. Поменяли место жительства, затерялись, затерлись, и вроде как все на лад пошло. Забыли про купцов Печекосов. Оставили в покое. А про царские-то сокровища Константин Иванович и вовсе не думал, нет царя — и нет сокровищ. И никогда не было, пусть покоятся себе с миром, как и их хозяева. И жили они с супругой Анелью Викентьевной тихо-мирно, чай с бубликами пили, когда Бог пошлет, а не пошлет, так и без бубликов. И жили они так ровно до тех пор, пока в далеком городишке Рыбинске на великой реке Волге не призналась замученная сотрудниками ГПУ Клавдия Михайловна Кобылинская, что ее покойный муж полковник Евгений Степанович Кобылинский передал царские драгоценности на хранение тобольскому купцу Константину Ивановичу Печекосу.