— Не ори, дура. Лучше «Скорую» вызови.

Еще одна жуткая ночь в больнице. Узкий коридор, кушетка в углу, мама, как-то сразу постаревшая, нереально маленькая, точно ребенок, отец с землисто-серым лицом, взгляд потерял всякое выражение от боли, и я с пустой пачкой сигарет, зажатой в руке. Наконец появился врач, улыбаться начал еще за двадцать шагов, надеясь вселить в нас уверенность и оптимизм.

— Все будет хорошо, — преувеличенно бодро заявил он. — Мы ее вытащим. Ей очень повезло. Пуля прошла всего в нескольких миллиметрах от сердца, по счастливой случайности жизненно важных органов не задев.

Мама всхлипнула и залилась слезами, вцепившись в руку отца.

— Спасибо вам, — сказал папа и зажмурился.

А я стояла истуканом, обращаясь к господу с обвинительной речью, жаркой и бесполезной. «Ну, скажи, зачем тебе это, зачем? Агатка-то в чем виновата?» Должно быть, мои пламенные речи были услышаны, потому что в десять утра Агатка пришла в сознание, и я впервые поверила, что все не так скверно, что моя упрямая сестрица выкарабкается.

В палату к ней нас не пускали, но мы все равно пробрались туда, папа и мама — воспользовавшись своим положением, а я — обманув доверчивую медсестру. Войдя в палату, я увидела, что сестра спит, грудь ее, стянутая повязкой, медленно поднимается и так же опускается на выдохе, лицо точно фарфоровое, без единой морщинки и вроде бы светится изнутри. Никогда она не казалась мне такой красивой, как в ту минуту.

— Я люблю тебя, — бестолково бормотала я, размазывая слезы. — Слышишь, Агатка? — А потом засмеялась, потому что была уверена — если бы сестрица могла, то непременно бы ответила: «Слышу, слышу. Дай поспать».

Тут появилась медсестра и возмущенно предложила выметаться. Дотронуться до Агатки мне не было позволено, и потому я расцеловала медсестричку. Вряд ли ей это особенно понравилось, но она все равно улыбалась.

Ближе к вечеру папа устроил мне допрос. Это было куда хуже, чем недавняя беседа со следователем. Если с ним я пыталась юлить и недоговаривать, то с папой этот номер не пройдет, и оттого я рассказала все как есть, не особенно заботясь, чтобы мое повествование выглядело связным, а также не показалось папе откровенной глупостью.

— Вам угрожали и ты мне ничего об этом не сказала? — с каменным лицом поинтересовался папа, а я позавидовала сестрице, она у нас лицо пострадавшее, значит, все проклятия падут исключительно на мою голову. Правда, зависть была недолгой, сестре еще предстоит разговор с отцом, дал бы бог поскорее из больницы выйти.

— Папа, мы не отнеслись к этому серьезно, — промямлила я.

— Ты едва сестры не лишилась. Когда ты наконец повзрослеешь? Немедленно переезжаешь к нам, и из дома ни ногой.

Возражать я не рискнула и в ту ночь осталась у родителей, в основном потому, что прекрасно понимала: в такое время им требуется поддержка.

На следующий день вышла статья, подписанная моим бывшим, с прозрачным намеком, что убийство Юдиной и покушение на адвоката Завьялову связано с недавней кончиной госпожи Багрянской, точнее, с ее разоблачительными мемуарами. Если бы подобная статья появилась в газете «Вперед!», я бы не удивилась, но Юдин-то как раз на последние события никак не отреагировал, точно их и не было вовсе. Я позвонила Прохорову с вопросом, что это он вдруг полез в правдолюбы. Но внятного ответа не услышала, хотя говорил он, по обыкновению, много. Наверное, бывший решил, что это его звездный час, вот и разразился статьей, в которой не было никаких фактов, зато намеков хоть отбавляй. Шуму она наделала предостаточно.

Ближе к вечеру собрали пресс-конференцию, на которой представитель следственного комитета призвал граждан не делать поспешных выводов. Следствие не располагает какими-либо сведениями, которые позволили бы связать покушение на адвоката Завьялову с гибелью известной журналистки. А еще через несколько дней Агатка смогла поговорить со следователем, после чего к ней отправилась я. На сей раз обманывать медсестру не пришлось, Агату перевели из реанимации в обычную палату, и доступ к телу был разрешен. Утром у нее уже побывали родители, оттого печать страдания на лице сестрицы не удивила.

— Как ты? — спросила она, лишь только я вошла в палату, а я подумала, что у нее вечно все перевернуто с ног на голову, потому что этот вопрос должна была задать я. — Предки, поди, достали по самое не могу?

— Ну так повод есть, — дипломатично ответила я, устраиваясь на стуле в максимальной близости от сестры. Она лежала в одноместной палате, поэтому нашему разговору никто помешать не мог. — Как ты? — все-таки задала я свой вопрос.

— Нормально. Перепугалась страшно. Пожить-то охота. Девушка я еще молодая. Теперь ускоренными темпами на поправку. Эскулап сказал, недели три меня здесь продержат как минимум.

— Три недели — фигня.

— Ага. Ты, пока я в больнице, лезть никуда не моги. Живи у предков и вообще… Серега Багрянский звонил?

— Конечно. Очень переживает. Его к тебе пока не пустят, только родных…

— Подвели мы парня. Ты ведь все рассказала? Значит, его тайна уже не тайна, а с отцом у него и без того проблемы…

— Нашла о чем печалиться. Он тоже хорош, втравил тебя в историю…

— Шум большой? — приглядываясь ко мне, спросила Агатка. Я пожала плечами. — Ясно. Сегодня со следаком разговаривала. Парень головастый и толк в своем деле знает. И вот что я тебе скажу, Фимка. Когда он вопросы задавал, а я на них отвечала, вся эта история показалась мне непроходимо глупой.

— Это как? — подумав, спросила я.

— Объяснить весьма трудно, может, оттого, что башка еще плохо варит. Но точно знаю: не туда нас с тобой занесло.

— Если не туда, то чего ты в больнице делаешь?

— Тот же следак задал вопрос: не было ли у меня врагов? Вдруг кто-то так разозлился, что решил, будто я на этом свете задержалась? Я немного напряглась, и набралось у меня пять кандидатов в злодеи.

— Ты парня успела разглядеть, того, что стрелял в тебя?

— Нет, конечно. Бейсболка на глаза надвинута, ворот свитера натянут до самого носа. Помню только красную куртку. Он подошел, постучал по стеклу, во мне даже ничего не екнуло, решила, спросить что-то хочет. Открыла окно… Фимка, если б ты не заорала, он бы не промазал. Рука у него дернулась, а целился он мне в башку, хотя, может, с перепугу показалось… пистолет с глушаком, он его под шарфом прятал, когда подходил. Юдину задушили, а здесь все по-другому, очень по-бандитски, знаешь ли, а у меня среди них есть стойкие недоброжелатели.

— Ты лучше о здоровье думай, а убийц пусть теперь менты ищут.

— Батя что говорит?

— По-моему, он в некоторой растерянности. В чудодейственной силе мемуаров у него сомнения. А ничего стоящего в отношении Юдиной мы не нарыли.

— Вот именно. Ничего стоящего. Точнее, вообще ничего. Так какого хрена в меня стрелять?